Защищая Джейкоба - [2]

Заседание большого жюри – это не суд. В зале нет ни судьи, ни адвоката. Бал тут правит прокурор. Это расследование и – в теории – проверка позиции прокурора на прочность, поскольку большое жюри решает, располагает ли тот вескими основаниями для того, чтобы притащить подозреваемого в суд. Если таких оснований достаточно, большое жюри выносит вердикт о привлечении его к суду в качестве обвиняемого, выдавая тем самым прокурору билет в Верховный суд. Если же нет, выносится постановление об отказе в обвинительном акте и дело закрывается, не начавшись. На практике подобное случается крайне редко. Как правило, большое жюри решает, что делу необходимо дать ход. А почему нет? Они видят только одну сторону.

Но в данном случае, подозреваю, присяжные понимали, что Лоджудису ничего не светит. Не сегодня. Глупо даже надеяться докопаться до истины – с такими-то тухлыми уликами, да еще и после всего, что успело произойти за это время. Минуло уже больше года – двенадцать с лишним месяцев с тех пор, как в лесу было обнаружено тело четырнадцатилетнего подростка с тремя колотыми ранами на груди, расположенными так, как будто в него воткнули трезубец. Но дело было не во времени – не столько во времени. Дело во всем остальном. Было уже слишком поздно, и большое жюри это понимало.

И я тоже это понимал.

И лишь Лоджудис держался как ни в чем не бывало. Собрав губы в эту свою куриную гузку, он сосредоточенно перечитывал собственные записи в большом желтом блокноте, обдумывая следующий шаг. Еще бы, ведь я сам его этому и научил. Это мой голос звучал сейчас в его мозгу: не важно, что дело заведомо проигрышное, – придерживайся системы. Играй в эту игру по тем самым правилам, по которым в нее играют последние пятьсот с гаком лет, используй ту самую неизменную тактику, к которой прибегают при перекрестном допросе: заманиваешь, подлавливаешь – и берешь голыми руками.

– Вы помните, при каких обстоятельствах впервые услышали об убийстве этого мальчика, Рифкина? – спросил он.

– Да.

– Опишите их.

– Мне позвонили, если не ошибаюсь, из ОПБП[2] полиции штата. Потом один за другим последовали еще два звонка – из полиции Ньютона и от дежурного прокурора. Возможно, не конкретно в таком порядке, но телефон начал разрываться сразу же.

– Когда это было?

– В четверг, двенадцатого апреля две тысячи седьмого года, примерно в девять часов утра, вскоре после того, как было обнаружено тело.

– Почему позвонили именно вам?

– Я был первым заместителем. Мне докладывали обо всех убийствах в округе. Это стандартная процедура.

– Но вы же не оставляли все эти дела у себя, так ведь? Не занимались расследованием каждого убийства и не вели дела в суде лично?

– Нет; разумеется, нет. У меня просто не хватило бы на это времени. Я крайне редко оставлял такие дела у себя. Бо́льшую часть поручал другим следователям.

– Но это оставили у себя.

– Да.

– Вы сразу же решили, что возьмете его сами, или приняли это решение позднее?

– Я принял это решение практически сразу же.

– Почему? По какой причине вы захотели взять именно это дело?

– У меня с окружным прокурором Линн Канаван существовала договоренность, что определенные дела я буду вести лично.

– Какого рода дела?

– Особой важности.

– Почему именно вы?

– Я был старшим следователем прокуратуры. Она хотела быть уверена в том, что важные дела расследуются на высоком уровне.

– Кто определял степень важности дела?

– На раннем этапе я. По согласованию с окружным прокурором, разумеется, но в самом начале все всегда происходит очень быстро. Времени на совещания обычно нет.

– Значит, это вы классифицировали убийство Рифкина как дело особой важности?

– Разумеется.

– Почему?

– Потому что погиб ребенок. Кроме того, у нас были опасения, что сведения могут просочиться в средства массовой информации, и тогда не миновать шумихи. Пресса обожает такие дела. Богатый район, жертва из состоятельной семьи. У нас уже было несколько подобных случаев. К тому же сначала мы толком не знали, что именно произошло. По некоторым признакам это напоминало школьное убийство, что-то в духе школы «Колумбайн». В общем, мы на тот момент ни черта не понимали, но дело выглядело как потенциально громкое. Если бы оказалось, что там на самом деле какая-нибудь ерунда, я бы потом просто передал его кому-то другому, но в первые несколько часов мне нужна была уверенность в том, что все будет сделано как надо.

– Вы доложили окружному прокурору о том, что у вас в этом деле возникает конфликт интересов?

– Нет.

– Почему?

– Потому что никакого конфликта интересов у меня не было.

– Разве ваш сын Джейкоб не учился в одной параллели с погибшим мальчиком?

– Да, но я лично не был знаком с жертвой. И Джейкоб тоже, насколько мне было известно. Я даже имени его никогда не слышал.

– Значит, вы не знали погибшего ребенка. Хорошо. Но вы знали, что он и ваш сын учились в одной и той же параллели одной и той же средней школы одного и того же города?

– Да.

– И тем не менее не считали, что у вас возникает в этом деле конфликт интересов? Не считали, что ваша объективность может быть поставлена под сомнение?

– Нет. Разумеется, нет.

– И даже теперь? Вы настаиваете на том, что… Даже теперь вы