Засада в сумерках - [7]

— Как ваша память? — с издевкой спросил Коссаба, сунув свой кулак ему под подбородок, чтобы заставить поднять голову.

— Еще... хуже... чем остальное, — пробормотал Коплан, весь потный и со страшно пересохшим горлом.

— Знаете, — сообщил инспектор, — даже осел рано или поздно сдается. Я дам вам передышку в двадцать четыре часа, потом праздник начнется снова и будет продолжаться до тех пор, пока вы не сдохнете.

Он отпустил подбородок Франсиса и повернулся к своим людям.

— Развяжите его и принесите кувшин воды, но никакой пищи.

Он ушел, обозленный своей неудачей.

Через две минуты дверь захлопнулась за обоими полицейскими.

У скорчившегося на полу Коплана не было сил даже для того, чтобы доползти до нар. Он пролежал в прострации больше получаса. Все тело жгла нестерпимая боль.

Надзиратель принес и поставил рядом с дверью глиняный кувшин, потом, покопавшись в замке, ушел.

Следующие часы были долгим страданием, усиленным послеполуденной жарой.

Коплан попытался пошевелиться, жестокая боль заставила его двигаться очень осторожно. Ему потребовалось более пяти минут, чтобы добраться до кувшина; у него не было сил поднять его, поэтому он, наклонив его и лежа на полу, стал ловить ртом струйку воды. Он пил, лока хватило дыхания, потом снова лежал с четверть часа.

Затем он взял полотенце, лежавшее на краю умывальника, и стал вытирать запекшуюся кровь.

Как долго эти негодяи будут бить его, чтобы заставить заговорить?

Если бы ему предсказали, что однажды его будут бить за то, что он откажется назвать полиции имя торговца наркотиками, он бы расхохотался.

Наконец он лег на нары и попытался заснуть, чтобы не чувствовать боль.

Вопреки его ожиданиям, на следующий день его оставили в покое.

Избитый, голодный, без сигарет, с грудью, сжимаемой, как в раскаленных тисках, он со страхом ждал нового визита Коссабы и его подручных до самого вечера. Прошла вторая ночь в тюрьме.

Наутро дверь открылась и двое полицейских, которых он еще не видел, велели ему встать. В грязных брюках, разорванной рубашке, со всклокоченными волосами и трехдневной щетиной, он имел вид настоящего преступника.

Введенный в кабинет инспектора, он получил разрешение сесть.

— Надеюсь, вы будете менее упрямы, чем в прошлый раз, — очень спокойно начал полицейский.

— Взаимно, — сморщился Коплан. Черное лицо Коссабы посуровело.

— Как вам угодно, — заявил он ледяным тоном. — Но прежде чем продолжить обработку, должен вам сообщить, что на вас принесена жалоба. Некто Меллован, британский подданный, обвиняет вас в краже у него двухсот фунтов.

— О? — изумился Коплан. — У этого типа странное видение вещей.

— Вы не отрицаете, что украли у него деньги?

— Я взял двести фунтов в долг, что не одно и то же. Если бы я не проиграл в рулетку столько денег, я бы их ему вернул.

— Вы угрожали ему действием в баре «Гранд-отеля», при свидетелях.

— Потому что он при свидетелях говорил со мной крайне вызывающе.

Губастое лицо негра растянулось в злобной улыбке.

— Вызывающе? — саркастически переспросил он. — Вы слишком щепетильны, мистер Коплан.

Он хлопнул ладонью по лежавшей на столе папке и повысил голос:

— Я сообщил о вашем аресте в Интерпол, это обычно делается в случае торговли наркотиками. Сведения, полученные мною от Интерпола, очень интересны: вы еще та мразь!

Коплан сжал зубы, но ничего не ответил. Коссаба торжественным жестом открыл досье.

— Семь лет тюрьмы за покушение на безопасность государства, — прочитал он с болезненным удовольствием, — два года за сутенерство... Сразу видно, что для вас деньги никогда не имели запаха! Соучастие в вооруженном грабеже в Ницце. И это не все!.. Скотленд-Ярд хотел бы допросить вас по поводу торговли оружием; по тем же причинам на вас заведено дело голландской полицией. Хорошенький жизненный путь, верно?

Арестованный молчал как камень. Коссаба продолжил:

— Теперь я понимаю, почему вы с первой минуты не завопили о провокации. Белые, которых нам приходится арестовывать, обычно принимают высокомерный вид и требуют помощи у своего посольства, но у вас есть веские причины не следовать их примеру, правда?

Инспектор закрыл свое досье, потер сухие ладони.

— Вы попались, — заговорил он со смехом. — Продолжайте изображать хитреца, и хартумская тюрьма станет самым заметным воспоминанием в вашей жизни, поверьте мне. Кто вам передал пакетик с героином?

Опустив голову, Коплан сделал вид, что не слышал. Полицейский насмешливо отчеканил:

— Вы узнаете, во что обходится упрямство. Отныне вы не выйдете из камеры, пока не начнете на коленях умолять надзирателя позволить вам написать полное признание.

Он вызвал двух конвоиров, ждавших за дверью, и сказал им:

— Бросьте его в камеру и всыпьте ему двадцать ударов! Десять минут спустя снова избитый Коплан был брошен на пол.

Ночь не уменьшила его страданий. В жару, с содранной на спине кожей, он не мог сдерживать стоны, вырывавшиеся у него при малейшем движении.

На следующий день его пришел осмотреть чернокожий врач и перевязал раны. Около полудня ему принесли миску с едой, и это было все.

В три последующие дня он оставался в строгом одиночестве. Ему не давали табака, не разрешали ни прогулок, ни даже бриться.