Зарытый в глушь немых годин - [2]

На месте в диком беге стелется…

Исчез. Он здесь, но не теперь.

Над ним теперь мелькают ночи

И дни, как взмахи птичьих крыл…

Он возвратиться не захочет.

Он путь обратный позабыл.

– О, Боже! Если можешь, – встреть его!

– Верни его! Ведь я один. –

– Веками и тысячелетьями

– Зарытый в глушь немых годин.

1918, Москва

«Иду как всегда. Не согнувшись. Кто так…»

Иду как всегда. Не согнувшись. Кто так

Разлуки и горечи снес бы?

Над городом, погруженным во мрак,

Большие, мохнатые звезды.

То Он над тоской и бессильем людей –

Он, кто так суров и всесилен –

Затеплил взамен городских фонарей

Огни своих синих светилен.

1918, Москва

МОЛИТВА

Отче наш, иже на небесах еси,

А мы на земле одни.

Кто думал, кто знал, что теперь на Руси

Задымят такие огни?

А Ты в угодьях своих голубых,

На светлом, солнечном троне.

Из дымных пальцев пожаров земных

Тебя ни один не тронет.

Бьёмся в лавинах летящих годин,

В крови очистительном Ганге, –

И будет ли чище нас хоть один –

Хоть самый безгрешный Твой ангел!

Поля, пустыри, перелески – спят,

Но видит ли старческий взор Твой,

Что каждый десятый из нас распят

На груди родины мёртвой.

1918

НОВЫЙ ГОД (Мне говорят:«В бокал вина нацеди…»)

Мне говорят: «В бокал вина нацеди

С открытым челом. – Печали забудь».

А я каждый год – от двенадцати до двенадцати –

Оглядываюсь назад, на пройденный путь.

Боем часов печали руби мои. –

Поднимаю с надеждой (с такою ль, как встарь!)

За вашу радость, мои любимые.

За юный холодный Январь.

31 декабря 1918

ПОСЛАНИЕ

Простите, что это слишком печально.

Простите, что это слишком фамильярно,

Но сейчас в городе глубокая осень.

Стоны далеких вокзалов глохнут

В уличной грязи. – Всё это

Не располагает к веселью,

Но зато сближает даже чуждые души.

Правда ведь?

И ты – да, ты, – ты незримо со мной,

Незримо со мной сумерничаешь на диване,

Держишь мою руку в своих.

Я читаю тебе стихи,

Разговариваю, получаю ответы…

Сумерки гуще. В переулке, под моим окном,

Наверное, фонари мигают и слепнут…

Блестят сырые панели.

Открываю глаза –

Один.

Жду, скоро ли воспоминания хлынут

В заплаканное сентябрем окно.

И так из вечера в вечер –

Всю осень…

И когда утренний фонарь

Смотрится в темную комнату

Бледным призраком невозвратного детства, –

Я вспоминаю глаза твои,

Усталые руки твои,

Твои журчащие речи…

И когда призывно промигает с неба

Моя тусклая, скромная, одинокая звезда, –

Встанут осени, весны и зимы

Уходящей жизни моей –

И тогда

Сердце остановится, испугавшись наступления

Вечных разлук последней разлуки,

Вечных ночей самой непроглядной ночи,

Окончания любви самой последней и верной.

1918

ПРИЗНАНИЕ

Вы мою душу считаете слепой, –

А она полна песен, гимнов и мотивов.

А она – как тёмное паровозное депо,

Где по углам притаились громады локомотивов.

Вы не боитесь открыть туда дверь?

Не боитесь неожиданного простора?

Не боитесь, что взвизгну, как железный зверь,

Ринувшийся на зелёный огонь семафора?

Не пугайтесь. – Дальше будет не страшно, нет, –

Потом глаза к полутьме привыкнут,

Им не веря, увидите, что хребет

Зверя перед вами раболепно выгнут.

И когда как звонкая, ломкая сталь,

Как изломанные рельсы собьются строфы –

Мимо всех сигналов ринемся вдаль,

К багровому зареву катастрофы.

1918

ПРОСТОРЫ ВЕЧЕРНИЕ

1. «Как в далях вечерних пустынь – полей…»

Как в далях вечерних пустынь – полей

Глохнут оазисы – про лески –

В калейдоскопе минувших дней

Тонут памяти проблески.

Очертанья лесов, городов и сел…

Что еще? – Ничего. – Что-то было ведь!

Перед смерти лицом вспомнится всё,

А сейчас ничего не выловить.

Ветер. Ковыль по полю поник…

Слез о минувшем что площе и бреннее? –

Но ведь каждый день — это милый утопленник

В тяжелой реке времени.

2. Родина

День догорел. В вечерней черни я

Прочел – конец, конец всему…

Поля безлюдные, вечерние

Льнут к изголовью Твоему.

Какой угрюмой и великою,

Раскинувшись, ты смотришь в высь.

Твои печали повиликою

В осеннем поле завились.

Да, сумерки от века, искони,

Свет не провидит взор ничей. –

Здесь только небо вспыхнет искрами

Созвездий северных ночей.

Да шалый ветер – злым гонителем, –

Тревогу в сердце запаля…

Каким Богам, каким Спасителям

Мне завещать твои поля!

1918, Романов-Борисоглебск

СНОВА ГОРОД

Ни звёзд, ни просиней, ни сна нет, –

Всё зимней слякотью пьяно.

Здесь вечер тихий не заглянет

Снегами синими в окно.

И, грудь избив плетнями в поле,

Не пропоёт в трубе пурга,

Что хмелен зимний день и волен,

Что за окном лежат снега.

Здесь близких сердцу никого нет,

И дни былые далеки…

Ах, вспомните, как вечер тонет

В холодных прорубях реки!

Но лишь туман в лицо мне дышит,

День городской угрюм и груб,

И к дымным тучам рвутся крыши

Под рокот водосточных труб.

1918

ВЕНЕЦИЯ

В закатном море желтый парус

И призраки рыбачьих шхун…

И словно душный женский гарус

Закутал зеркала лагун.

Там, за дворцами, медлит лето,

Но мне дано лишь знать одно –

Что каждый переулок – Лета,

Что все печали и заветы

С гондолы канули на дно.

И небо – только даль простая

Любимой сказки голубей…

В вечернем воздухе растаял

Гортанный говор голубей.

1911-1919

«День догорел, и желтый пепел…»

День догорел, и желтый пепел

Дымит, разбросан по снегам…

Не думай, я не пьян, я не пил,

Дай мне упасть к твоим ногам.

Ведь страсть уйдет, – так, с вьюги бредом,

И не оглянется назад…

За нами легким лыжным следом