Заря занимается - [4]
— Да ну! — всплеснула руками бабушка Зефира и горестно покачала головой. — Мать его, бедняжка, небось, ума решится. Вчера заходила к нам. Кручинилась, что от Витана долго писем нет. Собирались писать его брату в Софию. Он ведь газетчик, должен все знать…
— Собирались, да вот… — Мико повернулся и зашагал прочь.
Бабушка Зефира положила углей под таганок, чтобы побыстрее разжечь огонь, вынесла таганок во двор и поставила на него кофейник. Обычно до того, как встанут дети, она успевала обойти огород и сад, прополоть грядки и клумбы, полить цветы. Все домочадцы, начиная с зятя и кончая младшей внучкой Любкой, были для нее детьми. Но сейчас у нее из головы не выходил Витан, сын соседа Пеньо, их дворы разделял только плетень. До объявления войны Витан учился на учителя, был веселым, словоохотливым парнем. Его младший брат был лодырь, увалень, ему лень было даже здороваться, а Витан, бывало, не пройдет мимо, не спросив: «Как поживаешь, бабушка Зефира? Как здоровье?». Она мучилась ревматизмом, лечилась травами, мазала ноги керосином, горьким перцем, ходила по врачам, но ничего не помогало.
Хороший был парень Витан! Уж такое это худое дело — война… Ей вспомнился муж, с которым она и прожила-то всего два года, как он гнил в турецких тюрьмах, где ему на грудь наваливали мешки с песком. Вызволили его оттуда русские, когда освободили Болгарию[2]. Война без жертв не обходится. Ох, горе горькое тем, кто пострадал от войны…
— Доброе утро, бабушка, — окликнул ее Смил Коротышка.
— Далеко собрался в такую пору?
— За хлебом. В Стойову пекарню.
— Не может, что ли, тетка приготовить тебе тюрю, ишь ведь, за горячим хлебом побежал.
— Не может, — пропищал мальчонка и запрыгал по широким каменным ступеням: прямо напротив калитки дома Бабукчиевых улица круто уходила вверх.
Коротышка рос без матери. Отец его, ветфельдшер, разъезжал по окрестным селам, лечил скот. Он-то и привез мальчонку в Тырново, устроив его у Зойки-банщицы. Малыш быстро подружился с местными ребятами, малорослый, незлобивый по характеру, он не обижался, когда над ним подтрунивали, и все его любили.
Над Святой Горой взошло солнце, его лучи заиграли в окнах тырновских домов, карабкающихся по крутым склонам над Янтрой. Шли на работу служащие и рабочие, передавая из уст в уста весть о Витане. Не видать было только его близких — дед Пеньо поздно отправлялся в свою скорняжную мастерскую на Хаджиниколов двор.
Снизу послышался голос молочницы. Бабушка Зефира прислушалась — голос был незнакомый. Немного погодя на ступеньках показалась и сама молочница в зеленом платье. Остановившись у калитки, она крикнула: «А вот молоко, кислое и свежее!» Бабушка Зефира велела налить крынку свежего. Крестьянка, повернув коромысло, предложила:
— Возьми и кислого, молоко хорошее, овечье. Жирное, сливок на палец.
— Давай. Кабачки сготовлю, зять мой любит жареные кабачки с кислым молоком.
Не успела бабушка Зефира рассчитаться с молочницей, как со стороны дома скорняка Пеньо подошел Рашко с ослом, навьюченным двумя корзинами хлеба. К седлу приторочены деревянные дощечки, на которых Рашко палочками да крестиками отмечал, кому сколько хлеба дал в долг.
— Ты нынче что-то припозднился, — шутливо упрекнула его бабушка Зефира.
— Да вот Мико сообщил мне лихую весть. Потому и задержался. Может, неправда это…
— Правду он тебе сказал. Помер Витан, — вздохнула старушка. — Так ты поэтому обошел их дом стороной? Отправляйся-ка обратно, небось, людям хлеб нужен. Горе горем, а есть надо.
— Много народу полегло, бабушка. Страшная крепость этот Адрианополь!.. Поскорее бы возвращались наши солдаты.
— Да уж поскорее бы… Нет, этот хлеб мне не нравится. Дай поподжаристее, чтоб был пропеченный и неподгорелый.
— А они-то об этом знают, а? — спросил Рашко, получив за два хлеба два гроша и опуская их в кожаную сумку, висевшую у него на ремне.
— Как не знать. Знают. Был Витан и нету его…
— Жалко хороших людей. Но-о, Марко, — Рашко пнул осла босой ногой и двинулся к соседним воротам.
В это утро все торговцы словно сговорились явиться в одно и то же время. Не успела бабушка Зефира вскипятить молоко, как подъехала телега с овощами. Бабушка выглянула из кухни:
— Погоди маленько, молоко у меня убежит. Я сейчас.
Тележку окружили соседи. Обычно Никола Бабукчиев покупал овощи у крестьянок — утром и вечером они заваливали свежим товаром все прилавки на верхнем и нижнем рынках. Сегодня же бабушка Зефира решила сама купить все, что ей нужно.
— Дай мне кабачков. Да выбери которые помельче, я их фаршировать буду, — сказала она.
— Столько хватит? Вот тебе еще пучок петрушки.
— У меня своя растет во дворе.
— Бери, даром даю.
— Знаю я тебя, хитреца этакого…
— А яиц не надо? Свеженькие, четыре штуки за грош отдам.
— Ты и пяток, небось, отдашь, да мне не надо. Наши куры нынче хорошо несутся. С кормом вот только плохо, не знаю, что будем с ними делать.
— Все зерно пошло на фронт.
Бабушка Зефира приготовила завтрак. Зять уже встал.
Ребята умывались из рукомойника, брызгались и баловались. Только дочь ее да внучка Любка еще вылеживались, хотя Любке пора было в школу. Женская гимназия находилась в верхней части города, напротив Народного банка, где служил Бабукчиев. Отец и дочь выходили из дому вместе, они шли рядышком, очень похожие друг на друга. А ребята не спешили, но все равно не опаздывали: первый звонок хорошо был слышен в их дворе, и до второго звонка они успевали вбежать в дом Этем-бея или Васила-Победителя, в которых шли занятия (гимназию заняли под госпиталь).
