Заря русской женщины - [2]

Интересъ изученія древности славянства значительно поднимается надъ уровнемъ большинства однородныхъ изученій тѣмъ условіемъ, что, кажется, ни въ одной расѣ, какъ въ этой – младшей среди арійскаго племени по выступленію на историческую арену Европы – государственность, хотя бы и самая первобытная, не сѣла болѣе внезапно и на болѣе неподготовленную для нея почву. Опять-таки, дѣло для насъ не въ томъ, были ли призваны какіе-то варяги, и, если да, то кѣмъ, когда, зачѣмъ, откуда. Дѣло въ томъ, что мы застаемъ историческую Русь, уже съ XIV вѣка, въ борьбѣ родового уклада съ государственнымъ началомъ и церковнымъ правиломъ. И, хотя послѣднимъ суждено къ XIV вѣку побѣдить, a первому пойти на послѣдовательное умертвіе, тѣмъ не менѣе уже его невѣроятно долгая жизнеспособность доказываетъ, что государственность застигла предъисторическіе родовые славянскіе обычаи не заживо согнившими трупами какими-то, а, напротивъ, силами еще здоровыми, свѣжими и даже, можетъ быть, молодыми,

Знаменитый Мэнъ установилъ, – вѣрнѣе сказать, усовершенствовалъ послѣ Моргана, – характеристику рода бракомъ – эндогаміей и эксогаміей, т. е. бракомъ, заключаемымъ обязательно въ нѣдрахъ рода или, наоборотъ, бракомъ, заключаемымъ обязательно въ чужомъ родѣ. Второй способъ брака, эксогамія, представляетъ, съ точки зрѣнія общественной эволюціи, уже довольно крупную прогрессивную ступень. Былинную и лѣтописную Русь мы застаемъ именно на ступени эксогамическаго брака, получившаго свое развитіе, повидимому, задолго до христіанства, которое приняло его подъ свое покровительство и реформировало по своимъ уставамъ. Между обществами эндогамическими и эксогамическими шла лютая вражда. Типическій представитель старинной эндогаміи, стихійный богатырь Соловей Разбойникъ, хвастаетъ новому богатырю, Ильѣ Муромцу:

«Я дочь вырощу, за сына замужъ отдамъ,

Я сына вырощу, на дочери женю,

Чтобъ Соловейкинъ родъ не переводился»…

Разсердился Илья Муромецъ на грѣшную похвальбу Соловья и убилъ его до смерти. У Нестора мы почти уже не застаемъ славянъ въ періодѣ чистоэндогамическомъ. Напротивъ, даже въ самыхъ дикихъ племенахъ онъ отмѣчаетъ обычай заключать браки чрезъ умыканіе, т. е. похищеніе невѣстъ: порядокъ эксогамическій. Но, наряду съ этимъ, онъ жалуется, что внутри новой славянской семьи живутъ еще пережитки древняго кровосмѣсительнаго строя, во вкусѣ Соловья Разбойника. Тысячу лѣтъ тому назадъ, въ славянствѣ уже свирѣпствовалъ столь частый порокъ русской крестьянской семьи – пресловутое «снохачество». Суровыя средневѣковыя легенды и романы о кровосмѣсителѣ – церковнаго происхожденія, результаты борьбы съ эндогамическими отношеніями, которыя въ глухихъ углахъ Вятской или Пермской губерніи сохранились даже до XIX вѣка. Достаточно вспомнить «Подлиповцевъ» Ѳ. М. Рѣшетникова.

Ни чей фольклоръ, какъ славянскій, не сохранилъ болѣе свѣжимъ преданіемъ той доисторической эпохи, когда разница половъ опредѣлялась только суммою физическихъ внѣшнихъ признаковъ. Борьба за существованіе, среди суровой первобытной природы, либо сближала мужчину и женщину въ любовное товарищество двухъ равносильныхъ добычниковъ, либо, наоборотъ, сопернически ожесточала къ лютымъ боямъ. Если мы вчитаемся въ греческія легенды о происхожденіи скиѳскихъ народовъ или въ былинный эпосъ любого славянскаго племени, мы всюду застаемъ женщину въ борьбѣ съ мужчиною за превосходство, – вровень съ нимъ и весьма часто съ преобладаніемъ надъ нимъ. Одинъ изъ изслѣдователей русской старины совершенно справедливо отмѣчаетъ, что первобытный славянскій бракъ черезъ умыканье заключался не только черезъ похищеніе женщинъ мужчинами, но и женщинами мужчинъ. По Геродоту, скиѳы произошли отъ вынужденнаго сожительства Геркулеса съ Ехидною, женщиною-змѣею, похитившею y него коней и назначившею такой любовный выкупъ. На курганахъ южнорусскихъ и сибирскихъ степей высятся сѣрыми громадами человѣкообразныя глыбы каменныхъ бабъ. Это монументы свидѣтельницъ и, какъ думаетъ Флоринскій, вдохновительницъ первобытнаго искусства въ ту доисторическую эпоху, когда по степямъ этимъ «шатались»; подобно «сѣннымъ копнамъ», богатыри, «паленицы удалыя». Наѣздничая удалѣе всякаго мужчины, онѣ, по былинной гиперболѣ, – хватали богатырей «за желты кудри, опускали во глубокъ карманъ», чтобы разсмыслить на досугѣ – «то-ли молодца смертью убить, то-ли за молодца замужъ пойти». Чѣмъ чище кровью славянскій народъ, тѣмъ богаче его легенда о старинномъ женскомъ богатырствѣ, о временахъ женскихъ царствъ, городовъ, княженій. Это – Ванда y поляковъ, Любуша и Власта – y чеховъ, полуисторическая Ольга – y русскихъ славянъ, совсѣмъ уже историческія Елена и Рикса – y поляковъ. По всѣмъ славянскимъ землямъ разсѣяны урочища съ названіями, въ родѣ Дѣвій городъ, Дѣвинъ, Бабье городище и т. д. Какъ показали археологическія изслѣдованія, они гораздо древнѣе печальной возможности получить подобныя названія отъ невольничьихъ торговъ или стоянокъ татарскаго полона. Волшебныя сказки русскаго народа полни памятью женскихъ богатырскихъ городовъ, замковъ, крѣпостей, которыми владѣетъ какая-нибудь Царь-Дѣвица, Елена Прекрасная, Сонька Боготворка, и въ которые, пока она бодрствуетъ, не дерзаетъ проникнуть самый мужественный витязь, потому что – убьетъ богатырша, оберегая свою дѣвственную свободу. Всѣ эти амазонки, покуда дѣвушки, сильнѣе и грознѣе мужчинъ. Сила и воинственность теряются ими только въ замужествѣ. Все это, если снять съ основы легендъ волшебную призрачность сказочныхъ размѣровъ, если роскошные города обратить въ лѣсныя деревни, a дворцы въ шалаши, свидѣтельствуетъ, что славянскій эпосъ не успѣлъ забыть той общественной раздѣльности половъ, которую, въ пережиткахъ, путешественники наблюдаютъ еще въ нѣкоторыхъ поселкахъ Австраліи или центральной Африки.