Заря над Уссури - [22]

— Хряй, Васька! Вон она, коло печки.

— Наше вам с кисточкой! Чево это вы, мамзель, запрятались за сто платков? Я, король тайги Васька Стрелок, хочу с тобой поздоровкаться…

— Хряй! Кажи нам свою физиомордию, мы и корявой не испужаемся — народ стреляной!

— А ну, пава писаная, кажи нам лицо свое белое!

Алена растерялась: поняла, куда она попала, какая беда ей грозила. Толпа лесорубов быстро увеличивалась.

В это время из барака выскочил побелевший Лесников. За ним поспешал серый от гнева и лютой злобы Василь, готовый слепо кинуться на любого обидчика. Выбежали и артельщики, с которыми Алена сдружилась в пути.

Алена ощутила живой верный заслон — мужа, отца, Семена Костина, артельщиков; она собралась с духом и со слабой улыбкой на побледневших пухлых губах сняла с себя платки, накомарник, открыла прекрасное, молодое лицо, розовое от смущения. Большие черные глаза ее пристально и строго смотрели на Ваську Стрелка.

Толпа лесорубов подалась вперед, сгрудилась.

— Вот это да!

— Братцы! Глянь на чудо дивное!

— Прости ты меня, предерзостного, королева, за бесстыжие слова! — низко поклонился Алене сразу потерявший наигранное бахвальство Васька Стрелок. — Да разве я думал? — как-то растерянно сказал он и, круто повернувшись к толпе лесорубов, властно, как имеющий на это право, приказал: — Айда, ватага, по баракам! Здесь не балаган, здесь дело сурьезное…

Молчаливая толпа лесорубов быстро разошлась по баракам.

Васька Стрелок разбойно свистнул, позвал дружка:

— Ваньча! Айда купаться!

Парни в ногу зашагали к берегу, сели на прибрежные камни и вскоре слились с наступившими сумерками.

После ужина Семен Костин прошел по баракам и о чем-то долго и жарко говорил со старшинками.

На следующее утро приказчик Пьянкова привез на нескольких лодках-плоскодонках мешки с хлебом, мукой, сухарями, крупами, бутылями постного масла. Костин и с ним говорил о чем-то настойчиво и требовательно. На глазах у многих лесорубов приказчик снял с пояса желтую кожаную кобуру с револьвером и передал ее Семену.

Вечером того же дня Семен обучал Смирновых стрельбе из маузера и охотничьего дробового ружья «зауэр», с которым Костин не расставался ни на минуту: «Кормилец!»

Кобура с револьвером перекочевала на кожаный пояс, которым Силантий перепоясывал свою неизменную ватную куртку.

— Страшнее всего в тайге неведомый человек, — поучал Костин. — Тайга шутковать не любит. Зверь не так страшен: летом он сытый и почем зря на человека не кинется. А осторожность не мешает. Тигр — зверюга злая, капризная, вот тот всегда подозрит плохое: втемяшится в башку, что мы на него идем, обозлится, обкружит и по нашим следам пойдет — настигнуть и мстить. Он даже огня не боится: случается, и через костер на человека прыгает. Опасный зверь. Учитесь, супруги Смирновы, — в тайге без ружья не проживешь…

Зоркоглазые Смирновы и Лесников под строгим учительством Костина, казалось, уже постигли сложную науку заправской стрельбы, а он все гонял и гонял их на «полигон», «шпынял», давал новые сложные задачи, требовал их безусловного выполнения.

— У меня в детстве дружок гольд был, — говорил он. — От него и моя наука: до белого каления доводил, а своего добивался. Попали теперь вы в мои руки, я вас из шкуры выверну, но многому научу. Не обессудьте, супруги Смирновы! Вас учу — старый долг возвращаю. Дружок мой гольд — его на охоте какой-то гад из-за шкурок убил — наказывал мне: «Я тебя, Сенька, научил, ты теперь не пропадешь в тайге ни зимой, ни летом. Однако, смотри — помоги новому человеку в тайге. Ничего не прячь!» Ка-акой был парень!..

Тайга родимая! Побродил по ней немало Семен, поохотился на кабанов, медведей. Бил изюбря, козулю, кабаргу, сохатого. Не ушли от его пули голубые белки, побывали в его силках и соболи, огненно-рыжие и чернобурые лисы.

Строгим учителем по таежному опасному делу был друг-побратим Семена — гольд Навжика. Вот это был охотник! Соболей десятками промышлял в зиму. А белки? Сотнями! Навжика научил Семена тонкому искусству — ставить «настороженные стрелы» на соболя.

…Уссури на самой зорьке — густой туман еще стоит над рекой — тихая, задумчивая. На легких, вертких берестяных оморочках (Сенькина оморочка — подарок Навжики) отплывали они подальше от берега.

Останавливались на примеченных местах, аршин за аршином выбирали длинные переметы из реки; снимали богатый улов — сазанов, сомов, касаток, толстолобых амуров; опять наживляли крючки, спускали переметы в воду; отдыхали, любовались на вечную красоту, на голубую водную ширь, озаренную мягкими лучами восходящего солнца.

От воды, от тумана, от утренней свежести и первых ласковых лучей солнца налетит на друзей буйная радость — помчатся они наперегонки в утлых лодчонках по самой середине быстрой величавой реки.

Оморочка, управляемая одним двусторонним легким веслом, несется вниз по течению. Навжика, конечно, впереди!

Плывет мимо берег, поросший зарослями буйно цветущей черемухи. Деревья стоят молодые, красивые, в пахучих белых гроздьях. Воздух напитан чудесным запахом черемухи. День разгорается, ослепительный день на Уссури.

Любили побратимы заплывать и на левый берег Амура — поскользить на быстролетных оморочках по рукавам, протокам, заливчикам Амура.