Заря над Уссури - [23]

Какое бесчисленное множество водных хитросплетений! Протоки широкие, протоки узкие, бесконечные рукава, которые расщепляются и расщепляются на десятки и сотни водных артерий! Гляди, путник, в оба! Запоминай дорогу: собьешься с пути, заплутаешься в них — поминай, как тебя звали!

Летят побратимы по широкой амурской протоке — вода тихая, спокойная, небольшое течение. По берегам низкорослый тальник или необъятные луга с высокой, в рост человека, сочной травой. Каких цветов нет на жирных, заливных лугах, на влажной, богатой илом почве… Качают головками легкие синие колокольчики, высится дудка стройной огненно-желтой или красной саранки, трепещут на ветру атласные лепестки розовых, красных и белых пионов. Солнце. Тишина. Благодать.

Дальше, дальше на вертлявых, опасных оморочках! Начинает дробиться протока на десятки рукавов — гляди да оглядывайся! Не запутайся, не заблудись, Сенька, в прихотливо разветвляющихся водах — не вернешься назад никогда! Кто найдет тебя в пустынных, необжитых местах?

А берег плывет и плывет перед глазами: кончились луга, пошли лесные места: дубы, белая и черная береза, тополь, лиственница…

Вытянут друзья подальше на берег оморочки и пойдут бродить по сопкам.

Прекрасны сопки ранней весной! Горит-цветет багульник! Розово-сиреневые цветы его повсюду. Ребятишки тащат домой вязанки цветущего багульника, — на окнах, на столах, на лавках в бутылках, банках, ведрах — цветы! Свежий, смолистый запах багульника во всех избах…

…Идет Семен зимой на лыжах, а Навжика впереди скользит легко, будто летит на крыльях. Широкие короткие лыжи из бархатного дерева обтянуты мехом сохатого. Все на охотнике ловко подогнано, все продумано до мелочей: трудна походная жизнь таежного зверолова.

— Эх, побратим Навжика, где ты?

Гольды держатся обычая братания. В знак любви и дружбы люди обмениваются оружием или одеждой, и тогда уж их водой не разольешь — братья до гробовой доски.

Мальчонкой, десятилетним парнишкой побратался Семен с Навжикой, который был на двенадцать лет старше его. Побратавшись, они обменялись друг с другом острыми перочинными ножами и поклялись в вечной дружбе. Не довелось им вечно дружить.

Мертвым, с раздробленной головой, нашли однажды Навжику, дорогого побратима Навжику: погиб от предательской пули в затылок…

Живой рассказ Семена воскрешал Навжику: перед переселенцами вставал улыбающийся, кроткий гольд с вечной трубкой в зубах. Коренастый, низкорослый, со скуластым добрым лицом, с реденькими усами и бородой, он ласково щурил узкие глаза с монгольскими веками и поучал:

— Ты, Семка, запоминай все порядком. Отловили в сентябре кету — невода не суши, в сараюшку не складывай: хорошо ловится в это время линок, таймень, сиг. А весной, как только лед сойдет, не бойся холодной воды, бросай в нее невод…

Ни на бурной реке, ни в глухой тайге ничего не боялся Семен, когда был с ним рядом ловкий, выносливый побратим. Глаза острые, как у горного орла, слух как у тигра. Чуть щелкнет где ветка, Навжика знает, кто ее тронул — бурундук, горностай или белка. Как он не смог уйти от безвременной гибели? Эх, Навжика, Навжика, друг сердечный Навжика, следопыт таежный!

Костин не разрешил Алене принимать участие в валке леса.

— Кашеварь. Не твое дело лес ворочать. Ты, Василь, зря не бережешь жену. Вдовым погулять хочешь?

Василь вспыхнул, но смолчал на его прямую речь. Ерепенистый раньше, он менял нрав, «умнел», как говорил дочери Силантий. Василь не знал, не подозревал даже о существовании подобной вольницы. Нешто он своей Алене враг? Сунулись прямо в пасть волку! Какая уж валка! Пусть кашеварит.

Алена варила незамысловатые крупяные супы, постные борщи со свежим виноградным листом, кашу из чумизы, заправленную луком, поджаренным на бобовом масле.

Костин освободил от рубки леса и Лесникова.

— Вы, Силантий Никодимович, любите рыбалить. Вот и будете на реке добытчиком. А то с пьянковского харча скоро и ноги тянуть перестанем. Вы рыбы принесете, ребята юшки похлебают, сил прибавится, лесу больше уронят, — говорил Семен при артельщиках, а потом, отозвав Лесникова в сторону, шепнул: — Маузера с пояса не снимайте. Алену Дмитриевну ни на одну минуту не оставляйте одну. Хоть и приутихло как будто, а ухо надо держать востро. В лес пойдет — идите с ней, на реку — тоже.

В первый же день Силантий начерпал самодельным бреднем из примеченного им омутка полное ведро незнакомых ему блестящих, гладких и скользких, как сом, небольших рыбин темно-орехового цвета с желтыми пятнами около головы и на брюхе.

— Касатки, — одобрительно сказал Семен. — Едят? Конечно, едят, да еще так, что за ушами трещит. Ты их, Алена, почисть, промой в реке, поваляй в муке, посоли — и на сковороду.

Усталые артельщики с веселым оживлением подчистили поджаренную, хрустящую на зубах свежую рыбу. Алена подала им «на закуску» полную миску местного дикого чеснока — черемши. «Ай да мамушка-куфарочка!»

— Спасибо, Алена Дмитриевна! Побаловала ты нас! — благодарно говорили довольные едоки.

А когда в воскресный день Костин вернулся с охоты обвешанный дикими гусями и утками и Алена наварила котел жирной лапши с дичиной, лесорубы-артельщики говорили: