Зарницы над полигоном - [39]

— Берите, берите — это тоже оружие. А я думал, товарищ капитан, не придете. Рук у нас не хватает. Корма готовить надо, ферму заложили, хотя бы перекрытия до осени поставить. С утра до ночи крутимся. Спасибо вам заранее, вы уж постарайтесь.

Наш капитан, худой и высокий, заверил:

— Пришли, бригадир, значит, сделаем.

Он первый снял с себя гимнастерку, сложил ее и, поплевав на руки, стал на борозду.

— А ну, орлы, вперед! — весело крикнул капитан.

По всему полю раздался хруст, зашаркали в сухой рассыпчатой земле тяпки, падала подрезанная трава, а лопушистые стебельки кукурузы торжественно тут же расправляли свои плечи. Мы гнали по две борозды, и там, где не успевал один, помогали другие. Мимо, совсем рядом, проходили электрички, люди с любопытством смотрели на нас из окон. Мы, раздетые до пояса, работали не разгибаясь. Самохин перескакивал со своей борозды на Еськину и, повернувшись назад, кричал:

— Ерошин, веселей руби!

Еська изнывал от жары, ему хотелось пить, устали руки. Он приседал на корточки и проклинал все на свете.

— Давай, давай, жми! — приостанавливался и кричал наш комбат. — Самохин, что там у тебя? Подтянись!

Мне казалось, что мы бежим длинную и бесконечную дистанцию. Стоило одному вырваться вперед, как другой тут же настигал его. Конец поля, где стояли кусты, был еще далеко. Он мне казался спасательным берегом. Там мы приляжем, переведем дыхание, а потом с таким же азартом пустимся в обратное «плавание». Рядом с нами работало второе отделение — вечные наши соперники. Наконец, ребята достигли кустов и бросились в траву. Она была пахучей и мягкой, чуть холодноватой. Не отдыхал лишь Самохин, он повернул обратно и стал полоть Еськину борозду. Я тоже пошел помогать. А когда мы встретились с Еськой, он взглянул на меня и виновато улыбнулся.

Весь день мы работали с азартом, несколько раз обгоняли второе отделение, правда, отставали и сами. Еська тоже увлекся, ему, видно, передалось наше волнение. Когда мы прогнали последнюю борозду, второе отделение было позади. Мы, стоя на меже, принялись кричать, подбадривать их. Капитан тоже стоял с нами и смеялся. Солнце склонялось, утопало за лесом, а небо над нами было чистое, голубое. Вся рота выстроилась, и капитан объявил нам благодарность. Еська стоял рядом со мной. Я видел, как его тонкое белое лицо вспыхнуло краской. Он толкнул меня в бок локтем.

— Смотри, — сказал он, — как гребешком прочесали. Бригадир не узнает!

Мы сложили затупевшие тяпки и пошли через поле, поднимая пыль. Еська впервые запел вместе с ротой.

*

Служба ракетчика полна неожиданностей. Как говорил капитан, мы должны спать, а во сне тягач видеть. Правда, мы приняли это в шутку, но сами-то знали, что в этом есть большая доля правды.

Однажды мы готовились к отбою, старшина привел роту с прогулки, еще раз назвал боевые расчеты и распустил нас. В казарму никто не пошел. Курили на улице, весело светились огоньки папирос, в сухом воздухе стоял дым. Весь день припекало солнце, к вечеру появились тучи, они взмыли лохматой горой на горизонте и лишь изредка освещались слабой молнией. Она вспыхивала бледно внутри туч, которые незаметно ползли все выше и выше. Теперь они накрыли полнеба и застыли. Мы поднимали головы и ждали грозы. Но вместо грозы взвыла сирена. И-эх, понеслась! Противогазы, карабины, подсумки, стук, толкотня, топот ног на веранде. Мы мчались к своим тягачам. На этот раз выходила наша колонна.

Еська шел вторым, за «козликом» комбата. Темнота густела, красные стоп-сигналы перемигивались, тягачи надрывались, гудели. Первая вспышка молнии озарила лес голубым огнем, колонна словно выпрыгнула из черноты и застыла на месте, но уже через секунду опять рухнула в темноту. Стоп-сигналы будто налились кровью, они стали ярче, отчетливее, а мрачная стена леса приблизилась.

Дорога поднималась в гору. Я выглянул из кабины, темнота обрывалась пропастью совсем рядом, свет фар прижимался к земле, раскосо бил вдоль дороги. Деревни спали. Спелые, тяжелоголовые подсолнухи отдавали поклоны из-за высоких изгородей, старая церковь поднималась ввысь и исчезала колокольней во мраке. Мы въехали в полосу дождя. Теперь он бил в стекло кабины, вода стекала прозрачной пленкой, видимость ухудшилась. Я снимал пилотку и протирал стекло. Колонна сбавила скорость, а когда стала спускаться вниз, под гору, мне показалось, что тягачи вместе с ракетами проваливаются куда-то в пропасть. Красные точки стоп-сигналов да усы дальнего света ползли внизу, на дне пропасти, и гасли за поворотом.

Дождь вскоре перестал, я опустил стекло, свежий травянистый запах ворвался в кабину. Мотор нагрелся, ногам было жарко. Тягач дрожал, опять карабкаясь на подъем. Ведущий «козлик» сделал левый поворот и покатился в темноту ночи. Однако с Еськой что-то произошло, он развернулся, тягач глянул в поле и вдруг застыл. Я видел, как ракета покачнулась и медленно поползла набок. Казалось, Еськин тягач схватила тяжелая рука и потянула его, стараясь опрокинуть. Первым выскочил Самохин. Еська было открыл кабину, но Самохин сунул его назад. Тягач взревел и уперся. Левое колесо полуприцепа поднялось над дорогой, а правое скользило по глинистой обочине в темную пропасть кювета. Я схватился за брезент и повис на ракете, со мной рядом повисли ребята. Капитан крикнул из темноты: