Зарницы грозы - [32]

Со стен Лукоморья сорвали флаг разбойников, но свои знамена Финист не вывесил, и снял их и с терема.

— Отступать нам некуда! — гаркнул он, расхаживая перед рядами своих разношерстных бойцов. — Позади Тридевятое!

— Раз все Тридевятое позади, то отступать как раз есть куда, — пробормотал Федот.

— Молчать!

Раньше Финист поостерегся бы такими словами бросаться, а сейчас — даже слышен одобрительный гул в ответ. Баюн скривился. Эх, подумал он, знали бы они, чему этим обязаны!

Он соскучился по бабушке Яге и беспокоился за нее, но новости с юга были вроде бы хорошие. Китеж — у русичей. Одно берендейское княжество за богатырок, еще пара просто не мешают, что уже неплохо. А вот у Финиста была неутешительная весть, которой он с Баюном поделился строго втайне.

— Сходил я к Горынычу в подземелья, — сказал он. — Вот же твари эти, Дадон с Горохом. Они его не кормили, так он теперь в спячку впал. Приходите, называется, берите нас голыми руками.

— Не поднимут Бармаглота, — убежденно сказал Баюн. — Так друг друга просто уничтожить можно, и никто не победит. Чудищ ведь не затем приручили, чтобы они бились.

Он был прав. Горыныч, джинны, драконы никогда еще не сражались. Только один-единственный раз Заморье спустило Бармаглота на Рассветную Империю — и еле его загнало обратно. Великие чудища, едва оказавшись на свободе, убивали и своих, и чужих, жгли города, пожирали людей, пока у них не заканчивались силы. Это было оружие, всегда хранимое в ножнах. Им угрожали, но не пользовались. Баюн думал, что если чудища вдруг перемрут, разницы никто не заметит. И все же страх уколол его от этой новости. Тридевятое привыкло считать, что непокоримо, пока у него есть Змей.

— Наверное, пока еще рано об этом загадывать, — сказал он Ясному Соколу. — Микки Маус с Аграбой возится.

По яблочку говорили, что два аграбских генерала сбежало из страны, недовольные тем, что принц Аладдин упорствует. Заморье вправду перерезало Аграбе торговые пути, и басурманам приходилось туговато, но давно уже все понимали — если начались такие бегства, военачальников просто подкупают.

Еще не приблизилась орда Соловья, а Финисту уже донесли: на севере ушкуйники повыбили разбойников, зато потом народ самих ушкуйников растерзал. Северяне по натуре своей неторопливые, долготерпеливые, зато если разозлишь их как следует — не будет пощады. Да и надежда в них зажглась, силы появились. Финист только покивал.

— Вот так и одолеем, — сказал он, — как в цепи звенья одно за другое цепляются. Чем больше побед, даже маленьких, тем больше людей в нас верит. Надо этих побед добиваться, а не просто пышно говорить. Лучше сейчас взять деревню, чем обещать целый мир через полгода.

— А еще говорят... — Гонец перешел на шепот и склонился к уху воеводы. Финист вытаращил глаза:

— Чего?! Да это же сказка, басня!

— Не басня, боярин. Своими глазами видели.

— Вот же черт... Нечего сказать, закинул ты мне аламаннской редиски в медовуху... Ладно, проваливай, не твоего ума дело.

— Что такое? — спросил Баюн.

— Ничего, — отрезал Финист.

Долго ли, коротко ли, на западной дороге показались всадники. И впрямь, кого только ни было в войске Соловья: набрал отребья да наемников, что в Залесье со смертью Дракулы хлынули. Авалон взбесился, как услышал о своих потерях, Одихмантьевича поначалу и слушать не хотел, но дал ему последний шанс все-таки. Прислал на этот раз людей, зато много. Ехали подводы, груженые ядрами и порохом, тянули бомбарды упряжки по четыре, по шесть лошадей, катили осадные башни.

Финист, невыспавшийся, осунувшийся, шел по стене, проверял. Котлы готовы, лучники готовы, Федот-стрелец у особой бойницы сидит. Гром-камней набрали. Рароги свежие, рвутся в бой. Черномору, посоветовавшись, дали ящера. Воевода быстро приноровился и навами командовать был не против.

— Двух смертей не бывать, одной не миновать, — говорил он, — не могу больше хорониться, тошно. Всю дружину мою Соловей положил, а я живу. Все равно как струсил Мары.

Над приближавшейся армией уже видны были орлы. Финист оседлал рарога:

— Ну, други, пора бить птичек! Черномор, крылья возьми! Да без разницы мне, что ты там за кручину держишь, от тебя живого пользы больше!

Ясный Сокол не боялся лично вести полки: знал, что Волху он нужен, и демон, ежели что, прикроет. Рароги и ящеры взлетели со стен Лукоморья. Впереди был Финист, по правую руку Черномор с мечом и шестопером. Знатные люди самострелы обычно не жалуют — боярская честь требует если уж боя, то ближнего.

— Что-то худо мне, — пожаловался один из ополченцев, именем Емеля. Емеля слыл дураком, как и Иван-Царевич. Разговаривал с рыбами, например — все Лукоморье потешалось. Терпеть он не мог что нав, что Финиста, еще больше, пожалуй, чем Федот, но деваться-то некуда.

— Два зла у нас, — объяснял он, — зло маленькое и зло большое. Коли нету добра, придется из зол выбирать. Уж лучше Финист, чем соловейские полчища.

Люди над Емелей потешались по-доброму, а навы — по-злому. Чем-то он им не глянулся. Вот и сейчас один нава покосился в его сторону и сказал:

— Емельян, ты, главное, в себе удержи, а то потом тебе все щуки штаны не отстирают.