Заре навстречу - [2]

Таков живописный центр Перевала, окруженный плоскими окраинными улицами.

Домишки на этих улицах то стоят привольно «при огороде», то жмутся впритык друг к другу. Мелькнет вывеска бакалейной лавки, зарешеченные мелкой железной сеткой окна «казенки», коновязи у кабака, у харчевни… покажется на углу обшарпанный окаянный полицейский участок с подвальными окнами каталажки… двухэтажный публичный дом с раскрытыми настежь дверьми… и снова бегут ряды низеньких домишек.

Несколько минут перед Ильей лежал как на ладони весь Перевал с его живописным центром и жалкими окраинами… Потом лошаденка рысцой спустилась с холма, и видима стала только одна прямая длинная улица.

Как она ему знакома!

Вот купеческий дом… Скучный фасад его оживлен лепкой, изображающей колонны, — они как бы подпирают высокий мезонин. В этот мезонин ведет со двора наружная лестница: можно войти, не тревожа купеческое семейство. Ясно представил себе Илья комнату, освещенную висячей семилинейной лампой.

Встали в воображении, как живые, товарищи — слушатели подпольной школы пропагандистов… Доски, укрепленные на табуретках, служат скамьями, но мест не хватает. Двое сидят на краешке кровати, трое на подоконниках. Под лампой стоит Андрей. Он запомнился именно таким: волна черных волос, густые подвижные брови, острый взгляд, пенсне на шнурочке. Андрей говорит, сдерживая свой могучий, богатый оттенками голос, которым он потрясает сердца слушателей, когда говорит с трибуны.

…В просвете улиц сверкнула водная гладь. Пруд! Детство, купание, лодки! Да… а потом, под видом катанья на лодках, конспиративные собрания.

Пересекая Главный проспект, Илья увидел портик горного училища, своей «альма матер». Блеснули зеркальные окна Русско-Азиатского банка, золоченые буквы вывесок: «Белье и конфекцион», «Второв с с-ми».

Проехали еще несколько улиц.

— Сюда? — спросил извозчик, указав кнутовищем на двухэтажный белый дом, где мать Ильи вот уже двадцать лет снимала квартиру.

Между двумя раскрытыми окнами висела подновленная вывеска: «Мадам Светлакова. Верхнее платье». Слышался стук швейных машинок. Два молодых голоса пели:

Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны.

Мать кинулась Илье навстречу, на ходу стаскивая надетый поверх платья халат, точно явилась к ней важная заказчица. От волнения она споткнулась и, смеясь и плача, упала на руки сына.

Было больно смотреть в лицо матери — все еще подвижной и легкой, но так сильно постаревшей. Эти морщины и эта угодливая улыбка! Так научилась улыбаться «мадам Светлакова» в те годы, когда иголкой подымала четверых детей, а Илья помогал ей только тем, что, давая уроки, зарабатывал себе на право учения, на форму, на учебники.

— Ну, расскажи, расскажи, Иленька! Ах, как ты мало писал! Ничего я не знаю… Мне очень жаль, Илья, что ты ушел с рудника… это все-таки положение: «марк-шэдир»! — говорила мать, накрывая на стол трясущимися руками.

— Мне и самому не хотелось уезжать, — ответил Илья, — пришлось!

— Извини меня, я тебя осудила… Ну, хорошо, уехал с рудника, но зачем в эту глушь залезать, что тебе эта железная дорога? И разве в этом твоя специальность, чтобы простым рабочим землю копать? Ужас! Это, извини, чудачество, Илья! Ведь ты не мальчик! Но не будем вспоминать… Уже то хорошо, что ты и сам понял…

Илья горько усмехнулся: «Понял! Пришлось уйти из барака ночью, в чем был!»

— А в Вятке ты кем был?

— Конторщиком на меховой фабрике, — ответил Илья. — Ну, что ты, мама, удивляешься. Словно не знаешь…

Мать выразительно показала ему глазами на дверь, за которой работали девушки-мастерицы.

Илья замолчал. Он допил чай и отошел к окну.

— Иленька, а сюда ты в гости приехал или как? — несмело спросила мать.

Он ответил задумчиво:

— Поживу.

— И на работу поступишь?

— Обязательно, мама.

С робкой лаской она прикоснулась к его густым волосам. Хотела что-то сказать и не сказала, только вздохнула. Он понял невысказанный вопрос.

Если бы была между ними настоящая близость, он сказал бы: «Мама, я не сошел и не сойду с той дороги, которую избрал». Но он не мог сказать ей так. Слишком разные были они!

Сын промолчал, только погладил ее нервную, тонкую руку.

Она снова глубоко вздохнула.

— Я тебе буду помогать, мама, — сказал Илья, — последнее время не мог… так сложилось…

— Теперь я сама могу помочь тебе, Иленька, — внезапно просияв, сказала мать и мелкими шажками, шумя шелковым платьем, подбежала к комоду, достала из нижнего ящика книжечку в желтоватой корочке. — Смотри — восемьсот рублей в банке! Уже! — она поспешно спрятала книжечку, но все еще продолжала счастливо улыбаться. — Мишеньке я теперь не помогаю, он хорошо устроился. Он, Иля, приказчиком работает у братьев Гафизовых. И кажется… кажется… дал бы бог!.. На дочке доверенного женится, только это пока пусть между нами!.. — Неожиданно она закончила: — Я тебе отличный костюм сделаю, Иленька!

— Ни в коем случае! — Илья нахмурился. — Если мой вид вас… — он не договорил: его остановила жалкая улыбка матери.

— Иленька, может, отдохнешь с дороги?

— Спасибо, мама, не хочу… И вот что, мама, жить я буду отдельно, так лучше.

Ему показалось, что мать сдержала облегченный вздох.