Запретное видео доктора Сеймура - [55]

Это оскорбительно сверх всякой меры.

Потому что между вами и Марком ничего не было?

Вы видели все записи. Зачем вы меня об этом спрашиваете? У нас ведь уже был этот разговор.

Я помню. Я должен был заплатить за него. Своим признанием.

Значит, ни это, ни записи вас не убедили?

До определенной степени. Тем не менее поставить точку в этом вопросе было бы куда легче, если бы Марк Пенджелли поговорил со мной. Но он отказывается.

Это его решение.

Значит, вы с ним это не обсуждали?

Обсуждала или нет, я не имею над ним власти. Если он предпочел с вами не разговаривать, это его дело. Вы видели записи. Я ответила на ваши вопросы насчет меня и Марка. В этом деле можно поставить точку.

Хорошо… Тогда позвольте спросить вот о чем. Ваша половая жизнь с Алексом — какой она была? В смысле, до того как прервалась.

В каком отношении?

Была ли она нормальной? Регулярной? Приносила ли удовлетворение?

Не ваше дело.

Это имеет значение.

Не понимаю какое.

Я ведь должен понять, что привлекло Алекса к Шерри Томас. Очевидно, что в их отношениях был элемент сексуальности, хотя в контакт они и не входили.

Вы все придумываете.

Я просто хочу знать…

Вам это нужно, чтобы продать информацию таблоидам — потому что вы получаете гонорар от газетных публикаций. Это коммерческое решение. Вся эта тема с «пониманием». Это ваша уловка.

Отчасти согласен — в этом есть элемент нездорового любопытства. Что повышает ценность газетных публикаций. Но дело не только в этом. Мне действительно нужно знать. В этом может быть ключ. А может, и нет. И если вы откажетесь об этом говорить, понять будет невозможно.

Хорошо.

Так просто?

Еще немного квипрокво, и пожалуйста.

Да будет вам, я заплатил сполна. Я сделал то, о чем вы просили.

Но вы все время просите большего. Чем я хуже?

Нет. Нет. Я не стану.

Тогда я не буду отвечать на ваш вопрос. Если хотите, чтоб я стала шлюхой для таблоидов, почему бы вам самому не поступить на работу в бордель.

Я таблоидам неинтересен.

Да. А вот серьезным газетам — может быть. И главное, это интересно мне. Я заинтересована в вашей достоверности, в вашей подлинности. Вы все твердите мне про честность, про правдивость, что нужно раскрыться, но сами блюдете себя с особым тщанием, как и все писатели.

Вам так хочется моего самоуничижения — какое ж это квипрокво. Это жестокость.

Вся эта история — сплошная жестокость.

Зачем вам меня наказывать? В конце концов, вы сами попросили меня заняться книгой.

А я не понимаю, почему страдать за этот проект должны только члены моей семьи.

Есть ли предел страданию, которого вы потребуете?

Есть ли предел страданию, которого потребуете вы?

И что вы хотите, чтоб я вам рассказал? Тоже мне, нашли неиссякаемый источник постыдных секретов.

Не знаю. Почему бы вам самому об этом не подумать?

Примечание автора: На этом этапе я понял, что чем глубже погружаюсь в работу над книгой, тем в большую зависимость от Саманты Сеймур попадаю. Чем больше сил и времени я вкладывал, тем сложнее было отказаться от ее требований поставить себя в положение, аналогичное ее собственному. Мне и в голову не приходило, что она потребует от меня новых тайн, особенно после того, как я рассказал, насколько мучительным стал для меня этот опыт. Как это было наивно — на самом деле до меня стало доходить, что я с самого начала проявлял удивительную наивность.

Я начинал подозревать, что боль, которую я испытал, поведав историю своего дяди, скорее побудила ее подтолкнуть меня к этой «исповедальности», нежели наоборот. В конце концов, вопрос об ее половой жизни с Алексом не так уж грубо нарушал ее личное пространство — по сравнению с прочими унижениями, которые ей пришлось испытать. Возможно, в этом и была причина: это был последний уголок ее жизни, который она хотела оставить скрытым от посторонних глаз.

Однако я подозревал, что ее желание заставить меня вытягивать на свет болезненные тайны имело не только символический смысл — это было своего рода возмездие. Мне стало казаться, что Саманта Сеймур хотела отомстить за то, чем она сама открыто попросила меня заняться, — за книгу. Книга была необходима ей как для сбора средств на Сеймуровский институт, так и для того, чтобы расставить точки над «i» в деле ее мужа, но интервью со мной доставляли ей одни неудобства, и она решила использовать меня, своего подельника, в качестве козла отпущения.

Прав я в своем анализе или нет — принципиального значения не имеет. Дело в том, что я был у нее на крючке — и даже сильнее, чем раньше. Чем дольше я занимался проектом, чем больше времени и сил на него тратил, тем более высокую цену она могла вытянуть из меня за его продолжение. Я пытался объяснить ей, что она выставляет на всеобщее обозрение ни в чем не повинных людей. На это она заметила, что выставление напоказ ни в чем не повинных людей и есть суть всей истории.

В итоге я согласился, весьма неохотно, рассказать об еще одном эпизоде, за который мне стыдно — и не просто стыдно: эта история почти наверняка разрушит сегодняшние весьма хрупкие отношения внутри моей семьи. Но, даже прокручивая в голове свой рассказ, я лихорадочно пытался найти выход из затруднительного положения, в которое меня загнали. Кто, покупая книжку о пресловутых записях Сеймура, захочет читать признания малоизвестного автора? Саманта Сеймур не просто вывешивала мое грязное белье, она ставила под угрозу саму целостность конечного продукта.