Запретное чтение - [64]

Доктор Кен Вашингтон, руководитель частного детского психиатрического центра в Нью-Йорке, сегодня утром написал в своем письме в «Лолоблог»:

«Последние исследования показали, что около 42 процентов бездомных тинейджеров считают себя геями, лесбиянками или транссексуалами. Если учесть, что в Америке насчитывается 1,6 миллиона детей, сбежавших из дома, число подростков с нетрадиционной сексуальной ориентацией впечатляет».

В большинстве случаев дети убегают из дома потому, что их оттуда попросту вышвыривают, но Иэн Дрейк — определенно другая история. Впрочем, доктор Вашингтон пишет, что «желание убежать из враждебной семейной среды и психологическое давление сексуального «перепрограммирования», безусловно, мало чем отличается от той модели «отсутствия чувства дома», которую мы наблюдаем у юных беглецов, хотя в большинстве случаев мы, конечно, имеем дело с подростками».

Дальше в статье говорилось об истории и философии феномена пастора Боба и о других подобных программах, а также о том, что за последние сутки несчастные корреспонденты «Лолоблога» набирали номер «Миссии счастливых сердец» не меньше ста раз, но им так никто и не ответил. Статья занимала восемь страниц, и дальше об Иэне в ней почти не говорилось.

Я откинулась на спинку стула и попыталась как-то отреагировать на прочитанное. Никаких отчетливых мыслей у меня пока не было, если не считать того, что 1) после этой статьи никто не начнет показывать пальцем в мою сторону; 2) она, возможно, разбудит повышенный интерес к делу о пропавшем мальчике, и это совсем нехорошо; и 3) если у Дрейков есть хоть немного мозгов и хороший адвокат, они могут до последней рубашки засудить и сам «Лолоблог», и лично Артура Левитта за клевету.

Я вернулась в Анину комнату, попыталась расчесать волосы щеткой, но быстро махнула на эту затею рукой.

Внизу Иэн сидел за обеденным столом как настоящий король. Марта стояла у плиты, уже совсем по-итальянски обвязавшись передником, а Леон вальяжно развалился на стуле, потягивал пиво и курил сигару, дым от которой он милосердно выдыхал в сторону от Иэна, через каждые несколько секунд поворачивая голову вбок и выпуская дым сквозь дверь в столовую. Иэн, похоже, ничего не имел против дыма. Настроение у него определенно было приподнятое. На столе стояло блюдо нарезанного толстыми ломтями канадского бекона, яичница-болтунья со сладким перцем и луком, две целые палки салями, полный кофейник кофе, тарелка нарезанного хлеба, кирпичик мюнстерского сыра, несколько видов джема, горчицы, арахисовое масло и еще три непочатые бутылки пива. Иэн улыбнулся мне во весь рот и отправил туда же полную вилку яичницы. Волосы у него на голове застыли четырьми отдельными прядями, склеенными «Хорьком-суперблеском».

— Обожаю русские завтраки! — воскликнул он.

— Это не русский завтрак! — закричал Леон. — Это завтрак, который русские едят в Америке!

С тех пор как мы уехали из Ганнибала, мы еще ни разу так хорошо не ели. Леон заставил меня выпить две бутылки пива, и теперь было ясно, что за руль в ближайшее время я сесть не смогу. А Иэн и не хотел уезжать. Он снова пошел в подвал смотреть на хорьков, а еще спросил у Марты, нет ли у нее каких-нибудь фотографий из России (они у нее, конечно, были), и попросил Леона объяснить ему поподробнее, что такое коммунизм. Ответ растянулся на монолог не меньше часа длиной, но, по крайней мере, в нем не было отцовского анекдота про кошку и горчицу. Я помогла Марте вымыть посуду, Леон выкурил еще одну сигару, и Марта начала накрывать на стол к обеду, хотя, если не считать вылазки Иэна в подвал, мы еще даже не успели выйти из кухни. Я вдруг вспомнила об обувной коробке — интересно, она так и лежит на прежнем месте? По дороге на кухню я ее не заметила.

Марта поставила перед Иэном стакан молока, и он расплылся в благодарной улыбке. Наверное, примерно так в его представлении выглядел рай.

— Молоко — это для детей первая вещь! — одобрительно прогремел Леон. — Будешь Гласс — зоркий глаз!

— Что? — не понял Иэн.

— Гласс — зоркий глаз, — повторила я, надеясь, что он расслышит сдвоенную «с» в конце первого слова.

— Не понимаю.

— Твоя фамилия. Гласс, — произнесла я, еще надеясь выкрутиться, но Марта и Леон уже недоуменно переглядывались друг с другом.

Впрочем, я знала, что беспокоиться не о чем. У людей, которые выручали друг друга и передавали по ночам криминальные обувные коробки, было такое правило: если ты не задаешь вопросов, то и тебя ни о чем не спросят. А если тебя вдруг явится разыскивать человек в форме, они не станут говорить чего-нибудь вроде: «О боже, с ней все в порядке? Подождите, подождите, у меня тут где-то был конверт с ее новым адресом!» Они скажут так: «Мы не говорить хороший английский. Нет, о такой молодой даме мы никогда не слышать. Мы — как говорить? — никогда не встречался».

Мы выбрались из-за стола в два часа дня. Я напомнила Иэну, что бабушка уже совсем его заждалась, и поблагодарила Лабазниковых за гостеприимство. Вернувшись в гостиную, я увидела, что обувной коробки на прежнем месте нет.

Конечно же нет, вдруг поняла я. В ней были всего-навсего сигары, которые Леон курил за завтраком. Кубинские сигары, которые отец привез из Аргентины — подарок Леону в благодарность за какую-то услугу, будущую или прошлую. Возможно, какие-то деньги отец тоже туда положил, чтобы сигары не слишком гремели, ну и да, разве что еще немного криминальных чеков. У меня больше не было сил продолжать и дальше ломать голову над содержимым коробки. И вообще, кто я такая, чтобы винить его за сигары и незаконно добытые деньги, когда сама незаконно добыла целого ребенка!