Запрещенная Таня - [2]

Танюша кивнула, хотя единственного, что ей сейчас хотелось это глубоко вдыхать. Да и до рыданий было не далеко. Диплом, еще утром казавшийся проходным, становился все более далеким. Но в тоже время это отдаляло прекрасное «потом», оттягивало решение проблем, которые сами решаться не хотели. Да и преподаватель не унимался.

— Танюша, — убедительно сказал Сергей Васильевич и резко развел руки в стороны, — представьте, что вы не просто анализируете стихи Бертольц, а то, что вы ее муж.

Танюша смутилась. Но Сергей Васильевич широко улыбнулся и кивнул ей:

— Представьте, что вы не просто живете с ней, а ждете ребенка. Конечно, у вас нет детей, но вы можете представить, как идет этот процесс. А ребенок это результат вашей любви. Проникните в ее душу. Ну, скажем не так громко, а проникните в е жизнь. Поймите, почему и как она писала. Что было вокруг. И вот этот ваш ребенок будет истинным, последним судьей ее стихов. Он соединит два времени — ее и наше. Из его судьбы мы поймем, насколько она могла бы жить сейчас и как мы жили бы тогда. Согласитесь, что идея не тривиальная.

Танюша пожала плечами. Предложение Сергея Васильевича было необычным:

— Нам о чем — то таком, говорили на психологии, — ответила Таня, — это называется погружение. Попытка понять смысл поступков другого человека, погрузившись в его психику.

— Вот видите, вот видите, — кивнул Сергей Васильевич, — значит, такое уже есть. Вам надо адаптировать эти методы к филологии. Согласитесь, что понять поэта еще важнее, чем понять его стихи.

Веселые зайчики на потолке смеялись над ней, они овили: «вот мы свободны, а тебе еще предстоит помучаться».

— Подумайте, — развил мысль преподаватель, — все будут бубнить о формах стиха, о режиме, о давящей руке Сталина и прочей тысячи раз изжеванной лабуде. И только вы сможете понять Бертольц, настолько близко насколько ее мог бы понять ее ребенок. Вы только представьте, насколько это интересная и сложная проблема. Я считаю, что это будет отличным завершением вашего постижения как литературы, так и нашей истории. Согласны?

Танюша снова пожала плечами. Может это было неплохо, но деваться ей было некуда, приходилось соглашаться и на погружение и на разгружение и на все интеллектуальные выверты преподавателя. Может солнечным зайчикам по потолке и жилось легче, но интереснее было Танюше.

2

Татьяна Бертольц закурила папиросу. «Казбек». Зажгла спичку жестко и грубо. Первую спичку и вовсе сломала и выбросила ее на пол. Коробку открыла резко и нервно. Надорвала упаковку с угла и вытолкнула гильзы папирос. Совсем не по — женски, но в ее положении выбирать не приходиться. Положении.

«В каком положении», — затянулась душистым дымом Татьяна. Ее муж Константин уже три месяца был в НКВД. Забрали его ночью. Как и всех. За что она не спрашивала — знала, что ей никто не ответит. Теперь о нем можно говорить, что он сидит. Таких было много, кто пропадал, их часто искали, но редко ждали. А сегодня она поняла, что в их жизни с Костей завершилось все. И нечего больше уже не будет. И быть не может. Если он когда-нибудь и вернется к жизни, то их жизнь уже никогда не вернется. Они чужие. И он, и она друг друга уже не узнают. Только если на улице, как бывшие товарища втолкнуться и поговорят немного. Но они чужие. Его жизнь пошла по одной колее. И что-то сломалось и в ее жизни.

И что теперь? Дальше-то что?

Татьяна посмотрела на клубки дыма, которые таяли, не походя до форточки. Дым был бесплотен как ее новая жизнь. Наверное, это был символ растворявшейся в сутолоке жизни. Но предел страдания и ожиданиям должен был наступить. Пусть Костя еще жив, и пусть живет долго, но она уже не может ждать. Она думала, что это предательство, но сегодня утром она поняла, что она не может ждать не Костю, а изменений в стране. А без этого ждать того, что их жизнь наладиться невозможно. Они сейчас чужие и будут чужие. Если он и выйдет, но будет таскать на себе печать врага. Ее могли наказать показательно, могли и а большой процесс вытащить. А Костя был милым и добрым человеком. Такие если попадают, то попадают навсегда. Они тихо живут и тихо умирают. Утром она поняла, что Костя уже умер, хотя возможно еще и не расстрелян. А даже если и не будет расстрелян, то все равно он умер.

Татьяна сжала гильзу папиросы пальцами. Сдавила ее и разгладила картон мундштука. Она посмотрела на угасающее пламя вонючего табака. Нет, это было все. Но не имело смысла ждать и на что-то надеяться. Оставалось только действовать.

Вчера позвонил Коля:

— Здравствуй, — проскрипела мембрана холодного телефона.

— Здравствуй, — ответила она, отстранив трубку от уха.

— Вот позвонил тебе, чтобы ты это… крепилась. Даже сейчас еще ест надежда. Все может восстановиться.

— Как много ошибок Коля, для человека с верхним филологическим, — громко сказала в микрофон Татьяна.

— Волнуюсь Танечка, — сипло скрипела мембрана, — вот думаю, что звоню тебе, а ты забыла обо мне. Может ты, и видеть меня не захочешь. Скажешь, что я лишний и могу не надеяться.

— Не буду тебя отвлекать, от эмоций, — резко сказала Татьяна, — и на правах поэта спрошу прямо: чего тебе надо?