Запрещенная Таня - [16]

Татьяна не понимала таких. Она больше многих не любила советскую власть, но для нее было совершенно понятно, что сначала необходимо победить фашизм. Однако, думающие о своей жизни не просто разбегались по отдаленным городкам и корреспондентским пунктам. Они делали больше. И они спасались. Правда, дошло это для большинства не сразу.

Она не хотела уехать. Не потому, что жить было уже не для кого и не для чего. Нет. Она знала, что когда станет страшно, то любовь к жизни проснется. Как она просыпалась она в ленинградской тюрьме и московской больнице. Эта могучая тяга к жизни вывернет ее из рутины самообмана. Но она знала и иное — если не она, то никто. Никто тогда не останется в ее бесхребетном отделе, спорящем за тарифы на строчки и талоны в столовую. Эти табельные певцы социалистического труда и школьного утра не вытерпят и не опишут того, что здесь начнется. Начнется совсем скоро, в этом-то она не сомневалась. И только загадочно качала головой на предложение начальника отдела провериться в поликлинике, к которой было прикреплен Дом Радио.

14

Днем у Коли случился приступ. В полном сознании, он упал на кровать. Его скривило. Правда, судороги были не долгими. Когда он пришел в себя, то трогая Татьяну за волосы Коля сказал:

— Еще утром подумал, что мне плохо будет. Позвонил в институт и сказал, что болен. Представляешь, поверили без лишних вопросов.

Она кивнула.

— Наверное, сейчас проще стало? — спросил он, — и справок меньше.

— Нет, — Татьяна посмотрела на его раскусанные в припадке губы, — просто стало меньше врачей. Многих мобилизовали. У нас в Доме Радио закрыли медпункт — врача и медсестру отправили в укрепрайон.

— На фронт? — спросил Коля. Он все еще плохо соображал после припадка.

— Да, — Татьяна щелкнула пальцем по коробке папирос, — видел бы ты их лица. Когда они грузились на машину.

— Что? Что было?

— Мне показалось, что они на собственные похороны собрались. Наш милейший доктор Екатерина Алексеевна была белее своего халата.

Татьяна замолчала. Ей представился все тот же серо-белый цвет, оттенивший одним вечером ее жизнь. Вот такого же цвета было лицо милейшей Екатерины Алексеевны, когда она поставила в кузов ЗИСа свой докторский чемоданчик и подала руки стоявшим в кузове красноармейцам. Они весело втащили ее, потом медсестру Леночку с пухлыми шоками и закричали шоферу:

— Доктор с нами.

Румяный командир заколотил по крыше кабины. ЗИС выдал облако белого дыма, хрюкнул и медленно покатился на улицу. В окружении смеющихся красноармейцев стояла бело-серая Екатерина Алексеевна с неподвижным лицом. А медсестра Леночка уже подхватила веселую песню о том, как быстро Красная Армия разгромит врага.

— Тяжело бабе-то с мужиками будет, — тихо сказал дворник вышедший закрыть ворота за машиной.

Татьяна кивнула.

— Как на смерть уехали, — проворчал дворник и загремел цепью от ворот.

Татьяна, пораженная их общей догадкой посмотрена на него. Их глаза встретились, и в синих глазах дворника не было смысла, но в них была простота. Ее поражала эта глубинная житейская мудрость, а вернее понимание жизни, шедшее от простого человека. Человека часто не способного мыслить, но способного чувствовать. Только и способного чувствовать.

— Вы бы определились, — неожиданно громко сказал Татьяне дворник, — мне закрывать надо. А вы столбом так вот встали. Вам надо или на улицу идти. Или в здание. Так — то столбом стоять не положено. Ведь если, что — то я и виноват.

Коля выслушал все, прикидывая это на себя:

— И как мы без врачей?

— А как они там без них, — Татьяна, наконец, выудила папиросу.

— Но и здесь есть больные.

— Есть. Значит раньше будешь в поликлинику ходить, — Татьяна неудачно зажгла спичку, обожгла пальцы и затрясла рукой в воздухе, — врачей меньше и людей меньше. Ты бы видел, сколько наших народных патриотов бежит.

— Бежит? — Коля, наконец, поднялся и подошел к буфету.

— Да. Может и тебе взять направление в центр страны?

— А куда мне? — Коля надел свои брюки, — я вот могу до сортира дойти. А все остальное и не знаю. Мать у меня в Рязани живет. Но там ведь нет ВУЗа? Кому я там буду нужен?

— А ты спроси, — настойчиво сказала Татьяна, — ты к боям не годный совсем. Может там чье-то место займешь.

Коля посмотрел на нее с тоской Екатерины Алексеевны. Только та уезжала в пустоту, а этот уже был в ней. Коля махнул рукой и остановился.

За стеной были слышны громкие голоса — соседка Аня собирала свою дочь в эвакуацию. Первая эвакуация ленинградских детей в Новгородскую область была объявлена 28 июня 1941 года. Соседи что-то буробили и ругались.

— Я знаю, — тихо сказал Коля, — это детей вывозят.

Татьяна кивнула. Она все еще ранимо воспринимала само слово «дети». Вот и сейчас она подумала, что всех их — и родившихся и не родившихся она собирала бы сейчас в эвакуацию. Ей пришлось бы искать чемоданчики и коробки, бечевку, чтобы связать вещи. Пришлось бы искать по городу еще оставшиеся в продаже целые упаковки зубного порошка и мыла. Она затянулась, синим дымом, и подумала как же приятны и тревожны были бы эти хлопоты.

— Они паникуют. Тебе е кажется? — тихо спросил Коля. Он явно передумал идти до отхожего места.