Запоздалый суд - [18]

Ну, внешний вид это еще не все — характером, поведением бригадиры не похожи еще больше. Вот сидит Егор Иванович на своем стуле, мелко помаргивает и уже словно бы самой позой своей заранее, загодя выражает полное согласие со всем, что скажет председатель. Федот Иванович, бывает, и ругнет его: делаешь только то, что я скажу, а собственной инициативы нет никакой. А если рассердится, еще и моргуном или необлизанным теленком обзовет. Однако же Егор Иванович то ли не умеет обижаться, то ли держит себя в руках, но на ругань председателя еще ни разу не ответил хотя бы сердитым словом. И наряды исполняет — тут уж ему надо отдать должное — с исключительным старанием, так что на него всегда можно положиться.

Алексей Федорович работает бригадиром всего лишь второй год. Когда-то, в молодости, учился в сельскохозяйственном техникуме. Потом война. Демобилизовался младшим лейтенантом. Какое-то время поработал бригадиром и даже председателем колхоза, потом снова призвали на службу, и вот в чине майора вышел в отставку. Чтобы офицеры, выходя в отставку, возвращались в родные селенья — нынче большая редкость. А вот Алексей Федорович не захотел жить в городе, приехал в свой Хурабыр. Поначалу между новым бригадиром и председателем были добрые отношения. Но чем дальше, тем они становились хуже и хуже. А в последнее время так и вовсе Федот Иванович чувствует себя словно бы в состоянии необъявленной войны с отставным майором. Мало того что Алексей Федорович частенько не соглашается с председателем — он даже до того дошел, что критикует — да еще как критикует-то! — его на собраниях. По Хурабыру уже ходят разговоры, что, мол, майор привык в армии командовать и здесь в колхозе тоже хочет командовать, хочет стать председателем. Разговоры-то, пожалуй, досужие, пустые, командовать майор не командует и к председательскому стулу тоже, если уж говорить начистоту, не рвется. Но критиковать председателя на собрании — это же явный подрыв авторитета. И надо бы уже давно поставить бригадира на место, а может, и из бригадиров-то вовсе убрать, но попробуй убери, если колхозники, которыми он «командует» — горой за своего бригадира, а коммунисты колхоза недавно выбрали Алексея Федоровича секретарем партийной организации.

Федот Иванович обвел взглядом пришедших, постучал карандашом по столу.

— Что ж, не будем время терять, начнем.

— Маловато, — подал голос Алексей Федорович. — Сколько нас, членов правления, всего-то?

«Даже по такому пустяковому поводу и то надо обязательно идти поперек!» — подумал Федот Иванович. А вслух сказал:

— Бывает, что и бюро райкома проводят при пяти присутствующих. И у нас кворум есть… Вопрос, который мы сейчас обсудим, много времени не займет, но вопрос очень важный. Поговорим о трудовой дисциплине…

Дальше Федот Иванович сказал, что кому же непонятно, что без дисциплины колхоз не только не поднялся бы на ноги, по и давно бы стал посмешищем района. Город всего лишь в семи километрах, и небось уже больше сотни хурабыровцев перекочевало туда и обосновалось в различных городских предприятиях и комбинатах. А ну-ка прибавить к ним молодежь, которая, оканчивая школу, тоже стремится уехать из деревни, — много ли остается рабочих рук в колхозе? И естественно, что каждый работник на учете, каждый должен работать в полную силу…

— В последние годы партия проявила большую заботу о колхозниках, — подошел к главному Федот Иванович. — Но кое-кто понял эту заботу по-своему, понял, как возможность своевольничать и работать на колхозном поле спустя рукава… Да, да, не смейся, Алексей Федорович, именно так. Чуть не в каждом дворе — корова, теленок, свиньи, по улицам целыми стадами ходят гуси и индюшки…

— А что, хорошо это или плохо? — спросил Алексей Федорович.

— Это неплохо, но за всей этой живностью, дорогой Алексей Федорович, требуется уход и уход. В кормлении да доении личной скотины, глядишь, и проходит весь день. А колхозная работа стоит.

— Так что, запретить держать скот в личном пользовании? Что-то я не пойму тебя, Федот Иванович. А вы, мужики?

Алексей Федорович обвел вопросительным взглядом членов правления, но они промолчали.

Федот Иванович почувствовал, как в нем начинает закипать раздражение против бригадира: «Остальным попятно, один ты непонимающим себя выставляешь!»

— Запрещать не надо, по… — тут Федот Иванович поднял указательный палец и сделал паузу. — По уход за домашним скотом не может быть уважительной причиной для невыхода на колхозную работу. И вообще никакую другую причину нельзя считать уважительной! Колхозное производство — вот главное, вот что для всех — от председателя до последнего колхозника — должно быть самым уважительным!

Федот Иванович все больше распалялся, и голос его уже гремел так, словно он выступал на многолюдном собрании.

— Вы знаете, — взяв тоном пониже, продолжал он, — что в последнее время я многих оштрафовывал. Но и штраф, как я погляжу, уже перестает на людей действовать. Кое для кого и председатель — не председатель, и бригадир — ноль без палочки. Возьмем, к примеру, Розу Полякову. На работу выходит редко, когда ей вздумается, а на двоих с ребенком имеет тридцать пять соток огорода. И что, может, она чувствует себя перед колхозом в долгу? Куда там! Языком работает за пятерых. Как только не обозвала меня: и улбутом, и голодным волком. Вы слышите? Меня до сих пор — не то что эта соплячка — пикто не оскорблял подобными словами.