Запоздалый дневник - [21]
Вхожу в баню, страшная темень, ищу что-то, обшариваю полок, лавки, говорю себе — здесь нет ничего. Собираюсь выходить и около печки-таки слышу голос «Это здесь!»
И вот озаряется пространство около печки, но это не горячий огонь, а светящаяся икона, а за ней толстая книга. Беру ее и думаю, что из этой бани можно создать церковь, пристроить купол.
Выхожу и говорю вслух, что Бог есть, но я в церковь не пойду, там обманывают, я не верю земным служителям.
Иду, открываю дверь в избу и вижу — мама сидит за столом там, где она всегда сидела. Я ей с порога говорю: «Я знаю, что Бог есть!» Она меня как бы отстраняет рукой, ничего не говоря.
Я кладу книгу на стол и начинаю ей показывать, что это писала не я, это не мой почерк и я вообще никогда не писала шпоргалок.
И я проснулась.
Сон так запечатлелся в моей памяти, что я даже утром и все последующее время помню его в деталях. Конечно, это результат моих постоянных раздумий о наличии в мире какой-то Высшей Силы, которая все гармонично устроила во Вселенной. Люди религиозные эту силу называют Богом, придумали еще человеко-Бога и его земную Мать, и верят этому. Хорошо, если эта вера хоть как-то помогает удержать людей от мерзостей человеческой души и ее мерзостныхдел. Сейчас же эта вера для большинства вдруг ставших религиозными превратилась в своеобразную моду, что особенно скверно.
Второй сон. С 25 на 26 августа 2006 года.
Сон странный и даже страшный.
Во сне готовилась к собственным похоронам, выбирала место на кладбище. Просила похоронить рядом с отцом. А в это время мама и тятя были дома рядом. Гроб уже был готов. Могилу почему-то готовили в Шигиле.
Опять Шигиля! Я не хочу туда. Иду по проулку домой. Сама говорю — «Похороны в два часа, а могилы нет. Я не хочу в Шигилю!
В доме, куда пришла — отей и мать, хотя я знаю, что они умерли. Ем сахар. Про себя думаю — теперь можно, скоро похоронят меня. У меня ничего не болит.
Я думаю, почему меня хоронить, у меня ничего не болит.
Что это? Подсказка во сне где меня хоронить? Или остатки в подсознании того детского испуга в бурной Шигиле?
Нина Узикова считает, что историю нужно изучать, прикасаясь к предметам старины
Уральский рабочий
02.10.2015
«Музей есть высшая инстанция, которая должна защищать жизнь, а не отнимать ее».
Это высказывание русского мыслителя Николая Федорова хранит в своей заветной записной книжечке Нина Узикова, музейный работник с многолетним стажем, лауреат премии имени О. Е. Клера.
За годы работы генеральным директором объединенного областного историко-краеведческого музея, научным сотрудником музея истории Екатеринбурга-Свердловска, Уральского института музейных проектов, она прочно вписалась в культурную среду региона, хотя приехала на Средний Урал из Башкирии уже зрелым человеком.
— Нина Александровна, на прежнем месте работы вас любили и ценили. И вам было комфортно в той среде. Что же заставило вас от нее оторваться, какие привязанности взяли верх?
— Самые обычные, материнские. Сын Миша еще в шестом классе решил стать архитектором. С аттестатом зрелости поехал в Свердловск, поступил в архитектурный институт. Жить вдали от сына я не смогла бы. В будни, забиравшие много нервной энергии, мне была необходима, как воздух, возможность набрать номер телефона и услышать голос сына: «У меня все хорошо».
— Ваш сын говорит, что вы, несмотря на внешнюю сдержанность, очень эмоциональный человек, способный на решительные поступки. Чего стоит уход из медицинского института, куда непросто было попасть во все времена.
— Весь сентябрь я мучилась душевной неустроенностью. В комнате общежития со мной жили две городские девушки, хорошо одетые, совсем не похожие на тех, которых я знала по деревенской жизни. Тут еще мама сломала ребро, когда везла на лошади сено. Мне так жалко стало себя, маму, что я пошла в деканат, забрала документы, чтобы помочь маме.
…Сначала меня приняли учительницей истории и биологии в 5—6-й классы вечерней школы сельской молодежи. Мне было 18 лет. Потом уговорили поехать учительницей младших классов в маленькую деревню в школу с объединенными классами. У меня были второй и четвертый.
Каждую субботу я шла домой. Это 10 километров, из них 5 — по лесу. В воскресенье тятя (так мы называли отца) провожал меня до половины дороги. Я несла еду на всю неделю — мясо, картошку, домашнюю лапшу, овощи.
— Но, уходя из института, вы знали, что вас ждут дома. А в Свердловске вас ждал кто-нибудь, кроме сына?
— Нет, конечно. Ехала в чужой город, на пустое место. Но я была уже другим человеком — с дипломом, опытом работы. Пошла на прием к заместителю председателя исполкома. Мне предложили скромную должность в управлении культуры. Но вскоре что-то во мне заметили, и я попала на музейную работу, совершенно незнакомую, — у нас в райцентре и музея-то не было.
— Однако в настоящих музеях вам бывать приходилось. Где витрины, картины в багетах, интеллигентные бабушки-смотрительницы, уют…
— То, что видят посетители, — вершина айсберга. Музейная жизнь сложнее. В ней множество проблем.
Когда я пришла руководить объединенным областным историко-краеведческим музеем, в его состав входили почти все музеи Свердловской области. А головное музейное учреждение не имело ни одной полноценной выставочной площади. Три храма на балансе. Вознесенская церковь в Екатеринбурге и Александро-Невская в селе Шурала Невьянского района были на реставрации. И только в соборе Александра Невского размещался отдел природы и музейные фонды. Среди них, кстати, не на виду, для многих — втайне, сохранялись мощи Симеона Праведного, верхотурского чудотворца. Уже за одно это надо каждый день ставить музейщикам свечки во здравие.
