Запоздалая стая - [3]

— Вишь, она, живность-то наша, как морской прибой, — все рассказывал Иван Васильевич о своей наболевшей думе: — То, значит, накатит вперехлест, бедово, то уйдет, будто и не было ее. Вот гнус. Сидим мы с тобой и радуемся — не донимает пока. А в одно сухолетье было его… Веришь, солнце меркло. У любого, кто постарше, спроси, то же покажет. Комара, мошки, а, главное, слепня — не продохнуть. Лося, какой у нас был, подчистую из тайги выжил и в реки позагнал. Ну, в воде сохатый от кровососов частенько спасается. А в то лето и реки не спасли. Не давал гнус из воды высунуться — ни покормиться, ни обогреться. Плыл я в ту пору по Тартасу… Ох, паря, душа разрывалась, как увидишь его, бедного. Торчит из воды одна морда, вся, как есть, в струпьях и слепнях — сплошняком. Только глаза-моргуши не облеплены, да лучше бы и не видеть их… Комиссии потом наезжали. Слышал, по всему Васюганью пятьсот палых лосей насчитали — во, сколь добра без пользы загинуло!

— Ешкина доля! Целое стадо погубили, и кто? — пронзительно выкрикнул Веня, встал и заходил взад-вперед возле костра.

— То-то и обидно! — Иван Васильевич тоже повысил голос и, заметив, что студент на ходу строчит в своем блокнотике, спросил: — Неуж наука тут бессильна, а, Веня? Что молчишь?

— Я не молчу, думаю…

— А раз думаешь, я тебе и о другой орде скажу. Водяная крыса тут нас обижает. В прошлом году как поперла откуда-то из болот — всю озимь извела, пашню на свой манер перепахала, поизрыла. Сунется комбайн на поле и застрянет. Списали, конечно, посевы. Если на семена собрали зерна, то хорошо.

— А что, разве не уничтожали крысу?

— Как же, воевали. С самолета горошком травленым сыпали. Да толку-то? Косача много сгубили. А крыса сама потом ушла. Она всегда так — сама придет, сама уйдет. Что вот ей не сидится на месте?

О водяных крысах Веня знал много. Как-никак, курсовую по ним писал. Он протер платочком очки, жонглерски кинул их на нос и быстро, будто читая доклад, заговорил:

— Некоторые биологи связывают усиленное размножение крысы с активностью солнца — с одиннадцатилетними циклами.

— По срокам похоже — лет через десять объявляется, как по расписанию, — вставил Иван Васильевич, однако недоверчиво покосился на полуденное солнце и покачал головой. — Так, так, слушаю…

— Но дело не столько в причинах явления, то есть исхода крысы из болот на поля. Важнее подумать о том, как воспользоваться им. Ведь крыса — ценный пушной зверек!

Веня, все более оживляясь и посверкивая очками, выхватил из костра хворостину и, чертя ее дымным концом замысловатые фигуры, продолжал:

— Надо найти эффективные способы охоты на водяную крысу. Не уничтожения, а охоты! Уничтожение — крайняя, временная мера, особенно с помощью химии. Я противник этого. А если разбросал на поле цианистый горошек, будь добр, охраняй поле, отпугивай в течение двух-трех дней птицу. Итак, крысу надо ловить. Своих сил мало — пригласи соседей, школьников, подростков. Ставь на поля шесты с перекладинами, чтобы удобнее было хищным птицам охотиться. Будущее — за биологическими методами борьбы с так называемыми вредителями и вообще — за возрождением природы. А самыми главными нашими союзниками, особенно в этой таежной зоне, должны стать бобры!

Веня зажег погасшую хворостину-указку и со словами «Так и запишем» начертал в воздухе огненно-дымное: «Бобр!»

— Представьте себе, дорогой Иван Васильевич, что лег двести-триста назад бобры обитали по рекам всей Сибири! В том числе и по Тартасу — в этом я все больше убеждаюсь. Но кто такой бобр? Прежде всего — неутомимый строитель речных плотин. Тысячи, десятки тысяч малых и больших плотин подпружали таежные реки! Это многое значило, на многое влияло, очевидно, и на климат. Где бобр — там непромерзающие запруды, омута, а значит, — и рыба. Где рыба — там норка, выдра. Где запруды — там сочные травы, камыш, тростники, кустарник. Одним словом, заросли, корм. Где заросли — там птица, зверь, козы, лоси. И все это тянется за плоским, чешуйчатым хвостом бобра, за его запрудами. Будь они на Тартасе — с кормом, с более прогретой, чем в реке, водой, — возможно, и не было бы такой катастрофы с лосями. Сохатые-то погибли в обмелевшей воде не только от потери крови, но и от голода, переохлаждения. Ведь так?

— Похоже, — согласился Иван Васильевич. Он все более убеждался в резонности речи Вени. — Мелок был Тартас, сушь стояла…

— Выходит, наша первая задача — возвратить бобра туда, где он был когда-то поголовно истреблен. По-научному — реакклиматизировать. Надо как можно скорее выпустить в таежные реки бобра, и пусть он себе размножается, трудится на свое и наше благо! Вы, поди, читали, Иван Васильевич, о великой проблеме малых рек?

— Доводилось, много говорят. Да что далеко ходить — наш Зункуй совсем пересох, и Тартас в русле падает.

— Верно. Каждый, наверное, с горечью вспоминает речку своего детства. Я вот вырос в алтайской степи, на речке Провалихе. Так и называлась, потому что была без поймы — бежала как бы в провале, в крутых суглинистых берегах. Зато омута были глубокие, рыбные. А после войны стали насыпать бульдозерами глухие плотины — для полива овощей. Летом насыпят, а весной их размоет. Опять скребут землю в другом месте, покоряют бедную Провалиху. Кончилось тем, что омута и родники заилило, и наша Провалиха будто в самом деле провалилась сквозь землю. Глухие земляные плотины, какие у нас в большинстве и строят, погибель для малых рек. Нужны другие плотины, другие строители.