Запойное чтиво № 1 - [6]

А Семёныч кое-как освоил вертикальное положение и принялся стрелять мелочь на проезд.

— Ко мне бы вернулись, — оторопел я после его объяснений по телефону, — уж на проезд я бы вам дал. И давление померил, и супруге позвонил.

— Стыдно, — признался исследователь.

А своё здоровье вот так глупо гробить не стыдно?

Вопрос, на который, я знаю, никогда не дождаться ответа.

Переговорщики

(Выпил, боссу не звони)

В природе существует определённая категория людей, которая, приняв на грудь пятьсот — семьсот грамм, начинает звонить всем знакомым и родственникам, начальникам и подчинённым, бывшим возлюбленным и будущим партнёрам, пытаясь изложить свои взгляды на жизнь. И это в лучшем случае. В худшем — они качают права или угрожают свернуть шею, признаются в своих тайных пороках или выводят собеседника на чистую воду… Сознаюсь, моя фантазия слишком бедна, чтобы описать, какую пургу они несут по пьяной лавочке. Чаще всего такой говорун почему-то трезвонит вышестоящему начальству. Наутро, протрезвев и поздоровавшись с утраченным вчера разумом, он судорожно хватается за телефон и просматривает исходящие звонки. Бог мой, оказывается, он целых пятнадцать минут разговаривал с хозяином холдинга, где имеет честь надрываться. Время звонка ноль часов, ноль минут. То-то, наверное, хозяин обрадовался его звонку в полночный час. А это что?! Пять звонков начальнику отдела! Пять!! Погибаю!!! Первый разговор длился десять минут, последующие по десять — пятнадцать секунд. Вероятно, начальник бросал трубку. Скорее всего, в приступе гнева. А это что за звонки?! Два вызова, адресованные любимой тёще. Первый продолжался двадцать минут, второй остался безответным как первая юношеская любовь. Время разговора — два часа ночи. Самое время звонить тёще и интересоваться, как её драгоценное?

Волосы у переговорщика начинают вставать дыбом и белеть прямо на глазах. К концу скорбного списка исходящих звонков он сед как лунь, мокр как мышь и печален как памятник Николаю Васильевичу Гоголю, что сидит на Никитском бульваре. Насколько ночью переговорщик был весел, удал и словоохотлив, настолько сейчас он хмур, молчалив и подавлен. Самое ужасное заключается в том, что он ничего из ночных разговоров не помнит. Совсем ничего. Ничегошеньки.

И как с этим прикажете жить далее? А надо как-то. Среди переговорщиков я встречал офицеров ФСБ, МВД и даже высших чинов спецслужб. У таких краснобаев самые длительные и качественные ремиссии, но стоит им развязать, как рука снова, так и тянется к телефонной трубке…

Беглецы

(Капканов тут понаставили)

Ах, как же некоторые не хотят лечиться от алкогольной зависимости. Как будто их хотят кастрировать, оскопить или прижечь раскалёнными щипцами. Когда я работал в кабинете на первом этаже, многие пациенты летом выпрыгивали прямо в раскрытое окно и улепётывали по клумбам под дружные проклятья жён, тёщ и родителей.

Но однажды оконная рама вместо дороги на волю оказалась капканом. Раньше через окошко прыгали в основном ребята измождённые, худосочные и сухопарые. А тут попался увесистый парниша, раскормленный и необъятный. Пытаясь выбраться на свободу, он застрял плечевым поясом в оконном переплёте, и ни туда, и ни сюда. Рама древняя, ещё дореволюционная, стёкла подозрительно скрипят и позвякивают, того и гляди, посыплются беглецу на голову и шею.

— Не дыши, — посоветовал я бутузу, — а то тебя осколками посечёт.

Беглец послушно замер. Прошло десять минут, пятнадцать. Стоило бедняге чуть пошевелиться, как рама начинала подозрительно скрипеть, а стёкла, особенно из верхней фрамуги, зловеще позвякивать. Бедолага затихал. Что прикажите делать? Послали за стекольщиком. Матушка пациента, не зная чем себя занять, поглядывая на внушительную корму сына, предложила сделать ему укол в задницу, пока тот находится в тисках оконного переплёта. Я, не подумав, брякнул, что в подобном «предлежании» ему можно и «эспераль» подшить. Мамаша ухватилась за эту мысль, как вегетарианец за морковку, она подскочила к сынульке и нежной материнской рукой освободила его от брюк и семейных трусов. Внушительные ягодицы забелели в полутёмном кабинете, как снега Килиманджаро.

— Одень меня! Сейчас же! — приказал сынуля юношеским басом.

— Обойдёшься, — отмахнулась маманька, — доктор, зовите скорей хирурга. Пусть он моему недорослю «торпеду» врежет.

В эти заповедные места обычно «эспераль» имплантируют, — давясь от смеха, прогундел я.

— Делайте, — разрешила добрая женщина, — сын согласен.

— Я не согласен! — взревел узник.

— На его голову посыпалась куски древней замазки. Крепыш замер.

— А куда ты денешься, — поставила его на место маманька, — попался, который брыкался.

В дверь заглянула процедурная медсестра, увидела «молочные булки», прыснула и скрылась. Следом потянулась череда дам охочих до мужского стриптиза. Пациент, угодивший в переплёт, занервничал, заегозил, пытаясь выбраться из капкана. На него с удвоенной силой посыпалась замазка времён Очакова и Крыма, парень замер. В те золотые времена ещё не было мобильников с функцией фотоаппарата, не было и Интернета, иначе Сеть наверняка бы пополнилась шедевром в стиле ню. Стекольщика, конечно же, нигде не нашли, а за дверью кабинета, судя по возбуждённым голосам, уже собралась вся поликлиника. Я понял, что пора брать ситуацию под свой контроль: