Заповедник и другие истории - [130]

– Курить разрешается.

Это гуманное маленькое беззаконие удовлетворило скорбящих.

В толпе бесшумно сновали распорядители. Все они были мне незнакомы. Видимо, похоронные торжества нарушают обычную иерархическую систему. Безымянные люди оказываются на виду. Из тех, кто готов добровольно этим заниматься.

Я подошел к распорядителю:

– Мы привезли гроб.

– А кабель захватили?

– Кабель? Впервые слышу.

– Ладно, – сказал он, как будто я допустил незначительный промах. Затем возвысил голос, не утратив скорби: – По машинам, товарищи!

Две женщины торопливо и с опозданием бросали на пол еловые ветки.

– Кажется, мы больше не нужны, – сказал Альтмяэ.

– Мне поручено выступить.

– Ты будешь говорить в конце. Сначала выступят товарищи из ЦК. А потом уж все кому не лень. Все желающие.

– Что значит – все желающие? Мне поручено. И текст завизирован.

– Естественно. Тебе поручено быть желающим. Я видел список. Ты восьмой. После Лембита. Он хочет, чтобы все запели. Есть такая песня – «Журавли». «Мне кажется порою, что солдаты…» И так далее. Вот Лембит и предложит спеть ее в честь Ильвеса.

– Кто же будет петь? Да еще на холоде.

– Все. Вот увидишь.

– Ты, например, будешь петь?

– Нет, – сказал Альтмяэ.

– А ты? – спросил я Быковера.

– Надо будет – спою, – ответил Фима…

Народ тянулся к выходу. Многие несли венки, букеты и цветы в горшках. У подъезда стояли шесть автобусов и наш фургон. Ко мне подошел распорядитель:

– Товарищ Шаблинский?

– Он в командировке.

– Но вы из «Советской Эстонии»?

– Да. Мне поручили…

– Тело вы привезли?

– Мы втроем.

– Будете сопровождать его и в дальнейшем. Поедете в спецмашине. А это, чтоб не мерзнуть.

Он протянул мне булькнувший сверток. Это была завуалированная форма гонорара. Глоток перед атакой. Я смутился, но промолчал. Сунул пакет в карман. Рассказал Быковеру и Альтмяэ. Мы зашли в буфет, попросили стаканы. Альтмяэ купил три бутерброда. Вестибюль опустел. Еловые ветки темнели на желтом блестящем полу. Мы подошли к фургону. Шофер сказал:

– Есть место в кабине.

– Ничего, – говорит Альтмяэ.

– Дать ему «маленькую»? – шепотом спросил я.

– Никогда в жизни, – отчеканил Быковер.

Гроб стоял на прежнем месте. Некоторое время мы сидели в полумраке. Заработал мотор. Альтмяэ положил бутерброды на крышку гроба. Я достал выпивку. Фима сорвал зубами крошечную жестяную бескозырку. Негромко звякнули стаканы. Машина тронулась.

– Помянем, – грустно сказал Быковер.

Альтмяэ забылся и воскликнул:

– Хорошо!

Мы выпили, сунули бутылочки под лавку. Бумагу кинули в окно.

– Стаканы надо бы вернуть, – говорю.

– Еще пригодятся, – заметил Быковер.

…Фургон тряхнуло на переезде.

– Мы у цели, – сказал Быковер.

В голосе его зазвучала нота бренности жизни.

Кладбище Линнаметса расположилось на холмах, поросших соснами и усеянных замшелыми эффектными валунами. Глядя на эти декоративные каменья, журналисты торопятся сказать: «Остатки ледникового периода». Как будто они застали и хорошо помнят доисторические времена.

Все здесь отвечало идее бессмертия и покоя. Руинами древней крепости стояли холмы. В отдалении рокотало невидимое море. Покачивали кронами сосны. Кора на их желтоватых параллельных стволах шелушилась.

Никаких объявлений, плакатов, киосков и мусорных баков. Торжественный союз воды и камня. Тишина.

Мы выехали на главную кладбищенскую аллею. Ее пересекали тени сосен. Шофер затормозил. Распахнулась железная дверь. За нами колонной выстроились автобусы. Подошел распорядитель:

– Сколько вас?

– Трое, – говорю.

– Нужно еще троих.

Я понял, что гроб – это все еще наша забота.

Около автобусов толпились люди с венками и букетами цветов. Неожиданно грянула музыка. Первый могучий аккорд сопровождался эхом. К нам присоединилось трое здоровых ребят. Внештатники из молодежной газеты. С одним из них я часто играл в пинг-понг. Мы вытащили гроб. Потом развернулись и заняли место в голове колонны. Звучал похоронный марш Шопена. Медленно идти с тяжелым грузом – это пытка. Я устал. Руку сменить невозможно.

Быковер сдавленным голосом вдруг произнес:

– Тяжелый, гад…

– Пошли быстрее, – говорю.

Мы зашагали чуть быстрее. Оркестр увеличил темп. Еще быстрее. Идем, дирижируем. Быковер говорит:

– Сейчас уроню.

И громче:

– Смените нас, товарищи… Але!

Его сменил радиокомментатор Оя.

В конце аллеи чернела прямоугольная могила. Рядом возвышался холмик свежей земли. Музыканты расположились полукругом. Дождавшись паузы, мы опустили гроб. Собравшиеся обступили могилу. Распорядитель и его помощники сняли крышку гроба. Я убедился, что галстук на месте, и отошел за деревья. Ребята с телевидения начали устанавливать приборы. Свет ярких ламп казался неуместным. В траве чернели провода. Ко мне подошли Быковер и Альтмяэ. Очевидно, нас сплотила водка. Мы закурили. Распорядитель потребовал тишины. Заговорил первый оратор с вельветовой новенькой шляпой в руке. Я не слушал. Затем выступали другие. Бодро перекликались мальчики с телевидения.

– Прямая трансляция, – сказал Быковер. Затем добавил: – Меня-то лично похоронят как собаку.

– Эпидстанция не допустит, – реагировал Альтмяэ. – Дорога к смерти вымощена бессодержательными информациями.

– Очень даже содержательными, – возмутился Быковер.