Запомните нас такими - [2]

Графиней, понятно, дело не ограничилось. Сердце и простой русской дивчины тоже дало слабину перед суровыми чарами секретаря обкома.

Понятно, он не давал ей никаких надежд, тем более на работе (она работала в аппарате обкома), но, несмотря на это, дивчина млела. И после ряда суровых производственных сцен маститый автор решил «подпустить человечинки».

Секретарь, измотанный делами, едет на черной «Волге» по лесной дороге и вдруг, сказав водителю «Стой!», уходит, как простой смертный, босиком по росе, неся ботинки из спецраспределителя на прутике за спиной. Далее — слезы умиления душат нас — он, как простой смертный, снимает рюкзачок, ставит палатку, ладит снасть для утренней зорьки. Вдруг чьи-то вкрадчивые шаги по лужам настораживают его. «Чай, Хозяин балует, думает герой («хозяином» в тайге называют медведя), всаживает в ружье жакан и сдвигает полость. Перед ним стояла Она!» Дальше следует образ, исполненный художественной и сексуальной мощи: «Она была в длинных брюках, но босая. На животе ее свисала банка с червями». Приступ хохота в разгар лирической сцены свалил нас, хоть и был неуместным. Ясное дело, против червей на животе даже сам секретарь райкома не смог устоять. Впрочем, особой воли автор себе не дает (партийная дисциплина), и вся эротика умещается в одной фразе: «Всю ночь лил дождь». Вернувшись, герой-любовник собирает бюро и говорит взволнованно: «Надо девушку спасать!» — и ее отсылают учительницей в глухое село.

Ясно, что после таких писателей могли появиться писатели только веселые. Советская литература — мать гротеска, породившая нынешний стеб.

На той же самой почве начал писать и я. Однажды, будучи уже инженером, я, выдвинув ящик стола, читал в рабочее время детектив. И вдруг меня потрясла фраза: «Грохнул выстрел. Петров взмахнул руками и упал замертво. Сергеев насторожился». Вот это да! Вот как надо писать: друга его застрелили у него на глазах, а он всего лишь «насторожился». Вот это выдержка. И тут же, задвинув ящик стола, я написал первый в своей жизни рассказ — о шпионе, который прячется в горе творога, и милиционеры съедают ее, после чего шпион перелезает в масло. Советская литература — мать гротеска. Что бы мы делали без нее?

Как мы пережили застой

В советское время у меня выходила одна книга в пять лет, а есть хотелось ежедневно.

— Как же вы не умерли? — изумляются знакомые.

Как? Ну, например, блуждая одиноким и голодным по городу, я забрел в какой-то романтический сад, скрипели голые деревья, кричали вороны. Одиночество, грусть, безнадежность. Впрочем, как часто бывает в жизни, конец ада оказывается, на самом деле, началом рая. Я рассмотрел старинное монастырское здание за деревьями и побрел туда. Что, собственно, можно было найти в этой глуши? В этой глуши, в этом грустном монастырском здании оказался городской комитет комсомола. Вот такой я человек — даже заблудился удачно.

После этого я много раз брал в этом горкоме путевку, творческую командировку, помогая и им вести работу с творческой молодежью, то есть со мной, — и уезжал куда-нибудь в Лодейное Поле, изучать жизнь. Впрочем, обычно я ставил штампы в местном райкоме и возвращался в родной город, где и изучал жизнь на эти командировочные. Однажды, находясь как бы в Выборге, а на самом деле — в Питере, я изучал жизнь слишком бурно, и командировочные кончились до срока. Куда податься? Тут меня нет, я уехал. Но... пошел все-таки в горком.

— Так ты не в Выборге? — грозно воскликнул инструктор.

— Нет, я не в Выборге... — вздохнул я — Но хотел бы не быть еще и в Киришах!

— Что ты со мной делаешь! — вскричал он... и выписал путевку еще и в Кириши.

В юности я был скромным и больше чем в двух местах одновременно никогда не бывал. Впрочем, если считать еще, что я был и дома, то — получается — в трех.

Как мы крепили дружбу народов

Один мой друг, молодой писатель, устал от бедности и неопределенности и решил покончить с этим и поступить на службу. Тем более, что и служба была тут же, в Союзе писателей, в отделе дружбы с народами СССР. Что может быть лучше?

Однажды, придя в дом писателей в надежде покушать, я увидел моего друга за столом ресторана с каким-то важным литературным баем, похоже, откуда-то из Средней Азии. Стол ломился, но дружба народов почему-то шла явно со скрипом, выглядели они оба мрачно. Увидев меня, друг кинулся ко мне как к спасителю.

— Слушай! Придумай что-нибудь! Я ему говорю — музей, а он мне — давай бабу! Я ему — в театр, а он мне — бабу! Где я ему бабу возьму? У тебя нет?

Я задумчиво посмотрел на стол.

— В общем — садись. Ешь, пей, но кумекай! Мало ему гарема дома — здесь еще захотел!

Появление мое за столом бай встретил довольно мрачно. Ему, наверное, показалось, что он не приближается к цели, а удаляется от нее. Знал бы он, что это еще только начало!

— У меня нет, — выпив и закусив, шепнул я другу. — Но вот есть Петька, режиссер, у того — точно.

Появление Петьки бай встретил уже довольно злобно, но и Петька оказался не сахар.

— Я художник! — заносчиво произнес он, выпив и закусив. — Есть у меня Фимка, администратор, может быть, у него?

Фимка сообщил, что у него баб нет, но у его друга фотографа — есть.