«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [91]

На последнем допросе избитому Вайшле подсовывают готовый протокол, в котором названы имена комсомольских работников, которых он как бы завербовал. Это всё есть в архиве.

И тут же докладная записка лейтенанта НКВД Гармаша: 28 ноября 1937 года, вернувшись в камеру с допроса в шесть утра, арестованный Вайшля покончил с собой: повесился на куске одеяла, прикрепленного к паровой трубе.

Кто бы знал, как там всё происходило, если бы не чудом выжившие свидетели, которые при реабилитации в пятидесятых принялись рассказывать такие подробности, что мороз по коже. Такие как Тамми, бывший секретарь Ленинградского обкома.

Он назвал имена следователей НКВД, которые особенно зверствовали на допросах. Александра Карловича допрашивали капитан Карпов и майор Шапиро, можно сказать, сдержанно и деликатно, обращаясь иногда не «гражданин», а по имени-отчеству. Но если возникала проблема, звонили, сами уходили, а вместо них в кабинете появились садисты Федотов и Готлиб.

Те уже ни о чем не спрашивали. Они валили арестованного на пол, били резиновыми жгутами, ремнем с пряжкой, ногами в сапогах. Когда уходили, ремней не надевали — пряжки были в крови, как и сапоги.

Садисты шли отмываться от крови, а потом в соседнюю комнату пить водку. Пока другой следователь не позовет. Говорили, кто не пил, попадали в психбольницу.

И что было делать? Сначала сломали Тамми, и он подписал фальшивку авторов Карпова и Шапиро. Но потом отказался от вынужденных показаний — все это зафиксировано в деле. И вторично сломить Александра Карловича не вышло. Поэтому майор госбезопасности Хатеневер и прокурор Рогинский построили обвинительное заключение на выписках показаний, которые они выбили из других арестованных. И утвердили.

Судили его Ульрих вместе с генералами юстиции Алексеевым и Колпаковым.

Поэтому представьте себе моего деда, генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева, который как обычно приходит на работу, встречается с людьми, — это был очень насыщенный год помимо террора: парады, праздники, награждения… А его организация, комсомол, тает день ото дня. Исчезают секретари горкомов, обкомов, и обычные комсомольцы. А об очередных арестах Косарев узнает только от жен или родни узников.

Я думаю, наметив Косарева в жертву, Сталин не считал нужным информировать его об этом — даже циркулярами, которые приносили кремлевские фельдъегеря, лично в руки, под расписку, строго секретно. Ни тем более, по вертушке.

5 июля 1937 года Косареву звонит взволнованная жена Бубекина, близкого друга, шефа «Комсомолки»: Володю взяли!

Собственно, Владимир Михайлович сидел на стадионе «Динамо», болел за любимый «Спартак». И вдруг слышит: его через репродуктор вызывают, просят пройти к выходу из стадиона! Бубекин идет — и у выхода из стадиона видит «людей в штатском» возле «воронка»…

Косарев тяжело переживал арест друга. Он пытался звонить Сталину. Поскрёбышев, узнав о цели звонка, вздохнул и сказал, что вождь занят. Косарев по вертушке набрал Ежова:

— Николай Иванович, ваши люди задержали Бубекина! Может быть, по ошибке? Это же главный редактор нашей газеты!

— Эх, Саша, товарищ Косарев!.. Это у вас в комсомоле бывают ошибки! У нас не бывает! — И, немного послушав сопение Косарева в трубку, продолжил игриво: — Сам-то как? Как себя чувствуешь? Нормально?.. Ну бывай здоров!

Владимира Бубекина приговорили к расстрелу 28 октября 1937 года.

И в тот же день ему пустили пулю в затылок на уже известной Коммунарке, тело столкнули в канавку. Чтобы к утру экскаватор «Комсомолец» присыпал, а бульдозер разровнял красную московскую глину над телами погибших…

Господи, помилуй!

Самым тяжелым для Косарева и всего комсомола, как я говорила, стал 1938 год.

Передовые, а значит, никем не подписанные, почти анонимные, но четко выражающие мнение «верхов» статьи в центральной прессе становились все более грозными и откровенно хамскими.

Когда спустя годы, уже во время оттепели, бывший секретарь ЦК комсомола Валентина Пикина занялась реабилитацией политзэков из комсомольской среды, ее картотека насчитывала почти двадцать имен. Именно этих людей бериевская команда готовила для выступления на «комсомольском процессе». И ее, в том числе. Процесс намечался открытый, правотроцкистский.

Мы бы вряд ли узнали, как это начиналось, если б не письмо бывшего следователя с Лубянки А.С. Козлова, арестованного в декабре 1955 года, Главному военному прокурору СССР Е.И. Барскому.

Он в нем рассказывает, что в октябре 1938 года, когда Берия был еще не наркомом НКВД, а первым заместителем Ежова, он через голову своего начальника созвал секретное совещание следственной части. И там он объявил, будто ЦК партии располагает фактами существования в комсомоле антисоветской правотроцкистской организации, возглавляемой Косаревым и другими секретарями центрального аппарата комсомола. При этом, дескать, Косарев «ведет себя как диктатор» и если что не по нему, терроризирует преданных коммунистов. То есть они сигнализируют «о неблагополучии в комсомоле», а Косарев их давит.

Мы об этих «преданных коммунистах» еще поговорим в другой главе.

Берия не представил список для ареста, держа его в секрете, чтобы, не дай бог, сведения не просочились за стены наркомата. Но сказал, что аресты главных людей он планирует произвести одномоментно. И это надо будет сделать до открытия очередного съезда партии, чтобы успеть организовать открытый судебный процесс.