«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [15]

Нравилась ему другая девушка, жившая наискосок от их с Чаплиным «апартаментов»: карие глаза, пристальный взгляд, приятная улыбка. Что он знал о ней? Да почти ничего. Говорили, что зовут ее Маша, что учится в Нефтяном институте имени Губкина, что отец — грузинский большевик Виктор Нанейшвили. Он ждал назначения. А приехали они в Москву из Перми.

Вот и всё.

И вдруг накануне праздника — звонок в номер.

Косарев снимает трубку и слышит приятный голос с легким грузинским акцентом:

— Здравствуйте, это Мария. А можно товарища Беспалова?

Саша оторопел от неожиданности.

— Товарища Беспалова нет дома.

— Жаль, это мой земляк из Перми… Что же делать?

— А по какому вы делу? Извините. Может быть, я сумею помочь?

Оказалось, Маше очень хотелось на парад. Она его никогда не видела, только по радио слышала. А приближалась десятая годовщина Октября. У Косарева оказался билет на два лица. Если Маша хочет, они могут пойти вместе? Еще бы она не захотела!

Их так потянуло друг к другу, первого секретаря Московского горкома и студентку, что всего через пару недель они уже просили материнского благословления у матери Косарева, Александры Александровны, «бабы Саши». А весной позвали друзей на свадьбу.

Наверное, вспоминая об этом в камере на Лубянке, Косарев поражался, каким далеким и даже абсурдным может казаться недавнее прошлое, когда ты взаперти и над тобой готовят расправу.

Наверное, и Маша, которую тоже, повергнув всем унизительным процедурам, затолкали во Внутреннюю тюрьму, могла думать о том же.

Но, слава богу, тут я избавлена от фантазий, потому что бабушка выжила, и спустя годы сама рассказывала о своей свадьбе всякие забавные подробности.

— Кроме самых близких друзей и родных, никого на ней не было, — говорила она. — Из «моих» была Лена Джапаридзе, дочь знаменитого бакинского комиссара Алеши Джапаридзе, Ходшашвили… Кто еще? Не помню сейчас всех. Немного было. Дали нам тогда квартирку небольшую в доме 8 по Русаковской. Мой свадебный наряд составляла юнгштурмовка. Саша был в костюме. И, представь себе, в сорочке с галстуком! Многие комсомольские вожаки галстук тогда презирали, считали его мещанством. Другие обзывали галстук «собачьей радостью». Саша часто требовал, чтобы парни, занятые работой в комсомоле, галстука не стеснялись — «ведь Ильич тоже галстук носил!»

То, что грузины музыкальны, Мария Викторовна считала нормой, а вот Косаревы удивили ее музыкальным слухом: все прекрасно пели и танцевали.

— Саша, по-моему, лучше всех пел, — продолжала она. — Был у него хороший чистый баритон. Как он пел в тот вечер! Как плясал!.. Что же до свекрови моей, то Александра Александровна мне тогда сказала: «Маруся, ты главное учись спокойненько. А насчет хозяйства не волнуйся, я сама справлюсь». И мы довольно долго ходили с Сашей к ней на обеды.

Но так продолжалось не больше года, потому что Маша закончила Нефтяной институт имени Губкина, вступила в партию и была готова к работе.

А Косарева все чаще вызывали в ЦК партии. Начальники беседовали с ним по кругу, словно стараясь еще и еще раз убедиться в надежности его кандидатуры. От Саши уже не скрывали, что его готовят на пост генерального секретаря ЦК ВЛКСМ, что ему придется оставить Московский горком и возглавить весь комсомол страны.

Косареву казалось, что вопрос почти решен, хотя он понимал, за кем последнее слово в этом назначении.

И в один из поздних мартовских вечеров его вызвали к Сталину.

Не только мне, но многим родным моего дедушки казалось и кажется до сих пор, что эта дьявольская по содержанию встреча оказалась судьбоносной для Косарева.

Он пришел в Кремль минута в минуту, но его еще около полутора часов вынудили сидеть в приемной Поскрёбышева. Сталин часто так делал нарочно, чтобы деморализовать посетителя. Довести его до такой степени психоза, чтобы у него вообще задрожали руки, отшибло память, ради чего он здесь. И чтобы все «домашние заготовки», которые он отрепетировал дома, чтобы выглядеть уверенным перед вождем, вылетели из головы.

Но с Александром Косаревым такие вещи не проходили: он, когда надо, сжимался внутри, как пружина. Он обладал бесстрашием и железной волей. Кроме того, Косарев время от времени проделывал подобное и в горкоме комсомола, чтобы умягчить особо ревнивых посетителей.

Поэтому, когда генерал-майор Поскрёбышев, выйдя из кабинета, сказал, наконец, чтобы Косарев заходил, товарищ Сталин ждет, на лице деда не дрогнул ни один мускул. Поскрёбышев не удивился выдержке Косарева, хотя на его памяти многие, очень многие начальники в долгом ожидании приема у Сталина доводили себя до повышенного давления, невроза. И чуть ли не до обморока, когда Поскрёбышев просил зайти.

Никто достоверно не знает, как происходил этот разговор и эта встреча, о которой мне известно только со слов моей бабушки.

Ей же Косарев рассказал следующее.

Когда он вошел, Сталин стоял посреди кабинета, наблюдая, как Саша закрывает двойные двери — сначала одну, потом другую, плотно, но негромко, чтобы не хлопнула: вождь не любил полуприкрытых дверей.

А если еще точнее: любил плотно закрытые.

И в Кремле, и на Ближней даче, — что в марте 1953 года сыграло роковую роль — никто не решался войти, чтобы не беспокоить вождя, а вождь лежал на ковре в собственной рвоте после инсульта.