Заполненный товарищами берег - [13]

Как я уже отмечал, каждая новая повесть по стилистике, художественным приемам, тематике и проблематике не повторяет предыдущие. Писатель неуклон­но поднимается на новый уровень эстетического осмысления и художественного воплощения задуманного. Автор все шире и совершеннее берет на вооружение художественное обобщение, символику. Это есть уже в «Усмешцы Фартуны», но еще больше в следующей повести «Вырай», которую не щедрый на похва­лы Пимен Панченко назвал «настоящей творческой удачей» писателя. Блакит снова обращается к деревне. Но повесть не похожа на написанное раньше. У «Выраі» есть и вчерашняя деревня, и современная Блакиту, которая тоже уходит в небытие, как Атлантида, уходит с каждым человеком. Если можно так сказать, то повесть — своеобразный пронзительный реквием по уходящей бело­русской деревне.

«Вясною, як толькі пачынаецца цяпло, Антось вяртаецца дадому. Угледзеўшы на вуліцы яго маленькую жвавую фігурку, абвешаную клункамі, вяскоўцы лагодна і жартаўліва ўсміхаліся:

— Ну во, і Антось прыляцеў з выраю...

Ён і ўзапраўду нечым падобны на стомленага настальгіяй і доўгім пералётам старога бусла».

В этих нескольких предложениях писатель с первых абзацев повести очер­чивает образ своего героя, приоткрывает его сущность. На долю Антося и его поколения выпали неимоверно тяжелые испытания. Герой прошел и польскую дефензиву, и гестапо, и сталинский ГУЛАГ, куда попал по глупости из-за своей любви к Сталину. Всю жизнь он занимался крестьянским трудом, вырастил чет­верых детей, которые разлетелись по миру и, к большой обиде Антося, не соби­рались возвращаться домой.

Вскоре Антось уходит навсегда, на деревенское кладбище, и хорошо, что ему не дано увидеть, как делят его скарб наследники, как из меркантильных инте­ресов спиливают вековую липу, на которой гнездились аисты — живой символ деревни.

«Буслы кружылі і кружылі ў сваім рытуальным карагодзе, бласлаўляючы зямлю, што плыла пад іхнімі крыламі. Толькі чатыры буслы — два старыя і два маладыя — паводзілі сябе неяк нязвыкла. Яны ні з таго ні з сяго пікіравалі над вёскай, скіроўваючыся на Антосеву сядзібу, садзіліся на Антосеву страху, затрывожана глядзелі на паваленую ліпу, на разбураную буслянку. Рэзкімі ўзмахамі крыл узляталі ізноў, набіралі вышыню, далучаліся да суродзічаў, і трывога перадавалася ўсёй чарадзе. Сваімі зоркімі позіркамі буслы бачылі, трывожыліся, што згублены нейкі важны арыенцір на шляху, па якім вясною давядзецца вяртацца да роднае зямлі, да родных вытокаў».

Повесть «Вяртанне на Саарэма», которая появилась после многолетнего молчания писателя, отличается от предыдущих тем, что написана в жанре так называемой лирической или свободной прозы, в которой отсутствует сюжет.

«Шмат што хочацца прыгадаць, узнікае жаданне нешта прыхарошыць, нечаму знайсці апраўданне. Але яно не хоча выкрэслівацца, прыўкрашваецца, шчымліва жыве ў душы, вяртаецца ў снах, пракручваецца ў памяці «карцінкамі», ды такімі яркімі, аб’ёмнымі, што праз столькі год яскрава, бы жывыя, стаяць перад вачамі, а ў вушах гучаць галасы, якія беспамылкова пазнаў бы ў невядома якім шматгалоссі».

И текут неторопливые воспоминания белорусского хлопца о своей погранич­ной службе на эстонском острове Саарема в конце пятидесятых годов. Конечно же, он помнит и рутину казарменщины, когда по тревоге среди ночи поднималось подразделение, чтобы похоронить окурок, брошенный на территории. Но более всего в воспоминаниях — судьба эстонцев, точнее, эстонок, которые остались в деревнях, когда практически все мужское население даже в детском возрасте после десятилетнего вооруженного сопротивления ушло на шведский остров Готланд.

Герой повести — командир прожекторного расчета, который состоит из пяти человек разных национальностей, несет службу в одной из эстонских деревень, вдали от погранзаставы, ежедневно видит нелепость ограничений для местного населения, которое, живя на самом берегу, не имеет права даже приблизиться к морю. И отношение к военным соответствующее: они для местных оккупанты, о чем те открыто говорят в глаза.

Но жизнь берет свое и, несмотря на строгие запреты начальства, молодые ребята в форме и эстонские девушки не могут не сближаться. Да и сам коман­дир-коммунист на свой страх и риск игнорирует приказы и инструкции, делает послабления местным, сближается с эстонской девушкой Айной и готов даже взять ее в жены...

Служба оканчивается, в прошлом остается пронизанный соленоватыми морскими ветрами кусочек земли в неласковой Балтике, и ребята-сослуживцы, и эстонские девушки, и старый русский интеллигент, так называемый белогвар­деец, который в тоске доживает жизнь, имея богатую библиотеку с запрещенны­ми тогда книгами Есенина, Белого, Бунина, Клюева, Северянина, на которых есть и автографы ему... И те давние события встают с проекцией на день сегодняш­ний, на нашу сегодняшнюю жизнь, которую человеку надо уметь прожить так, чтобы открыто смотреть людям в глаза, и «удержать лицо перед Господом», когда придет время умирать.

Василь Быков во вступительном слове к деревенским повестям Блакита, издававшихся в Москве, писал: «В прозе Валентина Блакита, кроме знания жизненных конфликтов, подкупает аналитическое начало, точно обозначенное, непредвзятое отношение к литературным персонажам, когда каждого из них автор стремится показать изнутри, разобраться в диалектике его характера. Само собой, что в каждом отдельном случае это получается неодинаково: иногда с большим или меньшим успехом, тем не менее читатель найдет интересные образы и молодых людей, и людей более пожилого возраста, созданные на основе авторского понимания жизни и многолетних наблюдений над жизнью деревни. Этот реализм в создании жизненно емких образов вместе со значительностью проблематики повестей Валентина Блакита делают их актуальными в белорус­ской литературе».