Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны - [55]

25 июня 1904 г. Сегодня утром я выехал верхом один, стараясь все время затвердить по-японски:

Я британский генерал, и мне разрешено здесь ездить; я езжу здесь каждый день.

Это было нелишним, потому что меня несколько раз останавливали. Новый полк, сменивший караулы и посты у ворот и дорог, с таким удивлением глазел на меня, что их маленькие глазки почти вылезали из своих орбит. Они думали, что я русский. Эти полки прибыли из самой глуши Японии, и многие из них никогда до сих пор не видели иностранца.

Я телеграфировал в Индию, как я распределил моих трех офицеров и что я теперь единственный иностранец в штабе. Я прибавил, что войска, покинувшие Фенгхуангченг, в убеждении, что они идут для решительного сражения. Они казались настолько уверенными и спокойными, что можно было подумать, что они совершают обыкновенный переход. Ни криков, ни хвастовства, ни даже признака возбуждения. Мне нравится эта черта характера этих маленьких людей.

Сегодня вечером, после обеда, пришел адъютант с посланием от Куроки. Он сказал мне, что генерал боится, что я чувствую себя одиноким и что он надеется увидеть меня у себя. Так как это был, может быть, последний случай послушать музыку, то он послал для увеселения за гвардейским оркестром. Я с удовольствием принял приглашение и направился в штаб. В ту минуту, когда я появился, оркестр заиграл The Garb of Old Gaul — торжественный марш Шотландского полка Гордона[28]. Я не знаю, как им удалось это угадать, но я был даже тронут. Ночь была чудная. Было почти полнолуние, и месяц сиял на фоне серебристо-серого неба подобно огромному щиту из блестящей стали. Я сидел между генералом Куроки и принцем Купи и, несмотря на всю их любезность, чувствовал себя совершенно таким же одиноким, как Марко Поло, когда он приятельски беседовал с Великим ханом Татарии. Мы пили чай из маленьких чашечек, покрытых бледно-зеленым лаком. Никто бы не мог подумать, что все мы были накануне огромных событий. Даже по нашему внешнему виду нельзя было этого угадать, хотя я должен признаться, что я чувствовал все значение переживаемого нами времени. Мы были разговорчивы и веселы. Мне это нравится: только немногие из наших товарищей способны на это, большинство же начинает так беспокоиться и суетиться, что поневоле приходит в голову мысль, что им не мешало бы выпить какого-нибудь успокоительного средства. В то же время я заметил, что Фуджии ходил взад и вперед по полутемному пространству, подобно привидению, погруженному в глубокие и беспокойные мысли. Как обыкновенно, мы болтали больше о пустяках. Принц сказал мне, что он боится, что долгая стоянка на одном месте мне очень надоела. Я ответил утвердительно. Но теперь, когда я видел на Его Высочестве хаки, мое нетерпение пропало, ибо я был уверен, что наконец сражение близко. Я рассказал им о моем сегодняшнем восхождении на Хо-О-Сан, или гору Феникс, и о предполагаемом там присутствии тигров. Куроки спросил меня, охотился ли я когда-нибудь на тигров в Индии. Я ответил, что я застрелил больше тигров, чем получил. Он полюбопытствовал узнать, как это могло случиться, и я объяснил ему, что я обыкновенно выезжал на охоту в обществе людей, гораздо выше меня стоявших, и что туземцы в этой местности настолько любезны, что единогласно заявляют, что тигр убит самым важным лицом охоты, если оно даже и позабыло выстрелить из своего ружья. Куроки и принцу, видимо, понравилась эта идея, и они бесконечно долго смеялись. Как только генерал пришел в себя от смеха, он сказал мне:

— «Ничего, ничего; вы становитесь очень большим лицом, и скоро придет ваша очередь убивать тигров, не стреляя в них».

Принц осведомился о здоровье Винцента. Я ответил, что он ел курицу и сломал зуб и что поэтому он очень страдал. Его Высочество заметил, что почтенному капитану попался, наверно, очень твердый кусок. Я ответил:

— «Ваше Высочество, эта курица была так же стара, как Хо-О, или Феникс, живущий на этой горе».

На это они тоже рассмеялись.

Оркестр начал играть попурри из ирландских песен, и Куроки, видя, что я слушаю музыку, спросил меня: музыкальный ли народ ирландцы. Я ответил ему утвердительно и прибавил, что они любят простую музыку. Он сказал:

— «Я думаю, что эта песня о любовной истории»?

Это была песнь The Minstrel Boy из поэмы Мура (Moore), и я был очень рад, что мог ему ответить:

— «Совершенно нет, ваше превосходительство, эта песнь не сентиментального содержания: она воспевает молодого арфиста, который, отправляясь на войну, оставил арфу дома и взял вместо нее меч своего отца».

Куроки был доволен; он улыбнулся своей приятной улыбкой и заметил:

— «Очень подходящая песня для нас этой ночью; мы оставляем всю нашу музыку здесь и завтра идем на врага, вооруженные мечами наших предков»!

У Куроки это глубокое и изысканное чувство. Вскоре после этого я откланялся и ушел. Теперь я должен лечь спать, чтобы быть свежим для раннего выступления на следующий день. Мне бы все-таки хотелось еще подольше посидеть в моем маленьком садике из пионов, который я понемногу полюбил. Сегодня месяц своим ярким сиянием, казалось, пытался запечатлеть в моей памяти эту ночь в Фенгхуангченге. Под волнами лазуревого света, лившегося на причудливо украшенные крыши домов и кумирен, все кругом принимало таинственный и волшебный вид, и мне казалось, что я нахожусь в городе Аладина и его волшебной лампы. Итак, если бы я даже владел этой сказочной лампой, то, может быть, я предпочел бы одно или два желания стремлению идти навстречу русским с 50 000 отборных воинов Японии!.. Несомненно, в сиянии месяца этой ночью было что-то таинственное.