Записная книжка Дэша и Лили - [29]

Я прервалась, чтобы подремать. Не знаю, приму ли вызов Буки, но если приму, то мне нужно выспаться.

Мне снился Бука. Во сне у него было лицо Эминема, и он снова и снова пел песню «Меня зовут…», держа открытой записную книжку с перечнем разных имен.

Меня зовут… Ипсиланти.

Меня зовут… Иезекииль.

Меня зовут… Мандела.

Меня зовут… Яо Мин.

В час ночи меня разбудил будильник.

Бука завладел моим подсознанием. А сон явно был зна́ком: он слишком притягателен, чтобы отказать.

Я зашла к брату (он спал как убитый), а потом надела свой самый лучший рождественский наряд для вечеринок: золотое платье-мини из жатого бархата. К моему удивлению, с прошедшего Рождества у меня заметно выросли грудь и бедра, и платье теперь сильно облегало фигуру. Я махнула на это рукой. В клубе, скорее всего, будет темно. Кто обратит на меня внимание? Я дополнила наряд красными колготками и сапожками миссис Бэзил, украшенными золотой мишурой. Надела красную вязаную шапку с ушками и висящими на них помпонами и прикрыла один глаз светлой челкой, чтобы добавить себе немного таинствен- ности.

Должно быть, Бука наложил на меня какие-то чары, поскольку Лили до записного-книжного периода никогда бы не рискнула тайком выбраться посреди ночи – притом рождественской ночи! – из дома, чтобы поехать в клуб, распложенный в Нижнем Ист-Сайде. Но с молескином в моей сумочке – со всеми нашими мыслями, подсказками и впечатлениями, – я почему-то чувствовала себя в безопасности, чувствовала, что способна отправиться в это приключение и не потеряться в нем, не призывать на помощь брата. Я чувствовала, что со всем справлюсь сама, и не паниковала из-за неизвестности, ждущей меня по ту строну ночи.

* * *

– Счастливого Рождества! Пароль: твое огорчение, – поприветствовал меня у двери клуба вышибала дрэг-квин[19].

До Дня благодарения он поставил бы меня своими словами в тупик, однако после встречи с Шиной – гордым членом «теперешней новой волны зашибенности» в клубах Даунтауна, – я в курсе заведенного тут распорядка. Шина объяснил, что с «женщинами-драконами» нужно поделиться одним своим огорчением.

– Я не получила на Рождество ни одного подарка, – пискнула я здоровяку в золотом парчовом платье с маской дракона на голове.

– Это вечеринка в честь Хануки, сестренка. Кому какое дело до твоих рождественских подарков? Давай-ка, по новой. Ты можешь лучше. Пароль: твое огорчение.

– Тут может быть, а может и не быть человека, лицо и имя которого мне неизвестны, который, может быть, ищет, а может, и не ищет меня.

– Скукота.

Дверь осталась закрытой.

Я наклонилась к вышибале и прошептала:

– Меня никогда не целовали. В губы.

Его глаза потрясенно расширились.

– Серьезно? Девчонку с такими-то буферами?

Боже! Меня передернуло.

Я прикрыла грудь руками, готовая дать деру.

– Да ты не шутишь! – Вышибала наконец открыл дверь. – Входи! И желаю удачи!

Я вошла в клуб, загораживая грудь руками. Внутри обнаружились орущие и мечущиеся безумцы. Пахло пивом и рвотой. Такое ощущение, что я попала в ад. Мне тут же захотелось развернуться, выскочить на улицу и провести ночь за разговорами с вышибалой и выслушиванием чужих огорчений.

Бука сыграл со мной космическую шутку, послав в такую дыру?

Честно говоря, я была напугана.

Мои страхи при попытке заговорить с кучкой шестнадцатилетних напомаженных девчонок – ничто в сравнении с тем, что я ощутила, столкнувшись с оравой клубных тусовщиков.

А именно (тут раздается драматическая барабанная дробь) – с припанкованными хипстерами.

Я здесь была самой юной и единственной, кто пришел без компании. И никто на вечеринку не нарядился. Только я пришла празднично одевшись. Остальные были в узких джинсах и дурацких футболках. Как и девчонки-подростки, хипстеры собираются стайками «мы круче тебя» и изображают на лицах вселенскую скуку, но, в отличие от знакомых мне девчонок-подростков, вряд ли попросят меня дать им списать математику или поиграть с ними в футбол. Хипстеры скривились, глядя на меня, мгновенно признав Не Своего Поля Ягодой. Я не расстроилась.

Мне захотелось оказаться дома, в безопасности своей постельки, с плюшевыми игрушками и людьми, которых я знаю всю жизнь. Тут мне не с кем и не о чем говорить. Я взмолилась, чтобы никому другому не пришло в голову говорить со мной. Бука бросил меня в логово льва, и я начала тихо ненавидеть его. Самое худшее, что я придумала для него, – поход в музей мадам Тюссо. Но восковые люди не осудят и не будут перешептываться: «Что это она на себя нацепила? А что это у нее на сапогах? Набойки?» Такого точно не случится.

Но… какая тут музыка! Когда на сцену вышла группа молодых хасидских парней-панков – гитарист, басист, несколько трубачей и скрипачей (странно, но барабанщика не было), – и все вокруг взорвалось звуком, я поняла гениальный план Буки.

Группа играла в жанре, который я уже слышала, когда моя кузина выходила замуж за еврейского музыканта. На их свадьбе играла клезмер-группа, и их музыка, по словам брата, была чем-то вроде еврейского панк-джаза. Музыка в этом клубе напоминала мелодию к танцу «Хора», исполняемую на параде Марди Гра панк-группой «Грин Дэй». Заправляли всем гитара и контрабас, трубы и скрипки подыгрывали им, а члены группы смеялись, плакали и пели одновременно. Это было безумно. И потрясающе. Мои руки сами собой отлепились от груди, ноги пошли в пляс. Движение было жизненно необходимым. Я танцевала, крутя в ритме бедрами, наплевав на то, что обо мне могут подумать. Кружила, размахивая руками и подпрыгивая как кузнечик. Отбивала сапогами чечетку, сама становясь частью музыки и ни на кого не обращая внимания.