Записки военного переводчика - [2]

— После войны у нас обязательно систему изучения иностранных языков изменить нужно будет. А то что выходит? Пять лет в школе учит иностранный язык школьник, потом еще пять — студент в институте. А толку никакого. Двух слов связать не может. У нас в дивизии лишь двое с грехом пополам немецкий знают. А язык — это, брат, оружие, и еще какое! Так что в этом деле порядок нужно будет навести.

И опять неуловимо изменившись — и в голосе, и внешне, — он улыбнулся и сказал:

— Заболтались мы. Пора и честь знать. Вон все спят. Даже сестра носом клюет. А нам — сам бог велел, — хитро подмигнул сосед. — Ну, спокойной ночи на новом месте.

Через минуту послышалось его ровное, спокойное дыхание. Спит.

Проснувшись утром, я обнаружил, что, кроме меня и сестры, в палатке никого не было. Исчез и мой ночной собеседник.

Не успел я как следует осмотреться, как в палатку просунулось лицо, круглое, румяное. Ярко выделялись иссиня-черные усы. Из-под них прозвучало:

— Вчера приехали? Это с вами Розгонюк разговаривал?

— Приехал вчера. А кто такой Розгонюк — не знаю.

Медсестра в углу фыркнула:

— Так это же с вами вчера разговаривал полковник Розгонюк, начальник политотдела. Он к нам приезжал награды вручать. Заночевал. А сейчас Дмитрий Васильевич с врачами беседует.

Я не успел даже ахнуть от известия о том, кто был моим собеседником, как усач ошеломил меня, задав вопрос:

— Переводчиком в разведотдел хотите?

Тут же, откинув полог палатки, усач мгновенно превратился в статного капитана в щеголеватой шинели. Он подошел ко мне. Назвал себя:

— Капитан Харьков, помощник начальника разведки дивизии.

Присел рядом со мной на нары и продолжал:

— Кратко. Телеграфным стилем. Утром Нарыжному (это начальник разведки) позвонил Розгонюк. Сказал — есть кандидатура. Понимаешь, у нас переводчика ранило. Так что, согласен или нет? Сразу…

Он замолчал.

Профессии в армии чаще всего выбирать не приходится, особенно во время войны. Военным фельдшером я стал по воле военкомата. А тут предложение. Да еще такое заманчивое… И я согласился.

— Вот и хорошо, — сказал повеселевшим тоном Харьков. — Теперь вопросом о вашем переводе к нам займутся мой начальник и отдел кадров.

Пока вопрос решался, я отправился в полк, а оттуда в стрелковый батальон выполнять свои обязанности фельдшера, командира медсанвзвода. Перевязывал раненых, занимался помывкой солдат в бане. Знакомился с санинструкторами в ротах, с бойцами и офицерами батальона. Привыкал к обстрелам и артналетам. Одним словом, входил во фронтовую жизнь. Потом уже, примерно через месяц, были мне объявлены сухие строки приказа: «…назначить военным переводчиком разведотдела штаба дивизии».

Да, неожиданной была для меня эта профессия…

При воспоминаниях о работе на фронте в моей памяти невольно воскрешается разговор с переводчицей штаба корпуса, к которой послали меня из дивизии на проверку моих знаний немецкого языка.

Выслушав, как я читаю и перевожу печатные и рукописные тексты, переводчица — старший лейтенант — задала мне на немецком языке несколько вопросов. Потом сказала:

— Минимум языковых знаний, нужных военному переводчику, у вас есть. Не хватает знаний военной терминологии. Слабо читаете рукописный готический шрифт. И тому, и другому научитесь в процессе работы.

Затем она дала несколько практических советов.

— Для работы запомните главное, — сказала она. — Вы, по сути, будете первым советским человеком, с кем попавший в плен немец поведет разговор на своем родном языке. Расположить пленного дать нам нужные сведения — это прежде всего зависит от вас, от переводчика. Будьте требовательны, но всегда корректны. Помните, что переводчику нередко доверяют вести допрос самостоятельно. Это, конечно, труднее, чем просто вести перевод, налагает еще большую ответственность.

Корпусная переводчица говорила о том, что в переводе чрезвычайно важна точность. Никакой отсебятины, никаких языковых украшательств. Когда допрос ведет штабной офицер, то нужно предельно точно передать не только его слова, но и сам тон. То же относится и к показаниям пленного.

— Старайтесь понять состояние пленного, проникнуть в его психологию. Это помогает вести допрос, добиваться нужных командиру данных о противнике.

Помолчав с минуту, переводчица продолжала:

— Вы на фронте недавно, пленных первого периода войны не видели. Но знать вам о том, какими они были, следует.

И она вспомнила осень 1941 года. Немецкие танки рвались к Москве. Во время нашего контрудара был захвачен в плен командир немецкого танка, унтер-офицер.

— Через час он был доставлен в штаб дивизии, где я в то время служила, — рассказывала мне старший лейтенант. — Шел тяжелый бой. Офицеры штаба были на наблюдательном пункте, в частях дивизии. Допрос поручили вести мне самостоятельно. Кроме двух разведчиков-солдат и меня, в комнате никого не было.

— Вел себя немецкий танкист в высшей степени нагло и развязно. Как сейчас помню: перегнулся через стол и так фамильярно: «Фрейлен, советую захватить несколько секретных документов из вашего сейфа и вместе со мной… — Он выразительно показал на запад. — Ведь все равно меня наши освободят. Зачем же вам лишний шанс терять? Великая Германия умеет ценить тех, кто ей помогает».