Записки военного коменданта Берлина - [8]

Котиков Александр Георгиевич (Автобиография)

На берегу небольшой реки Рука в Белевском районе Тульской области стоит очень маленькая деревушка — село Бакино. Вот там я и родился 27 августа 1902 года в семье среднего достатка.

В этой же деревушке я учился в школе. Моя первая учительница Олимпиада Васильевна Ледовская привила мне любовь к чтению, к нашей родной природе, вселила желание к познанию неизвестного, к просвещению. Деревня привила мне любовь к природе — к воде, солнцу, к моей родной деревушке, к лесу, птицам и животным.

Наша деревня была небогатая. Большинству крестьян своего хлеба хватало едва до декабря. Из 29 дворов свой хлеб ели круглый год только мельник Маштаков, священник Пестов и церковной титор, зажиточный мужик Коврежников.

Многие мужчины и молодые парни нашей деревни отправлялись на заработки в Питер, Москву, в Донбасс. Подростки искали работу у помещиков, у зажиточных мужиков в окрестных деревнях.

Я также работал в соседней деревне у помещика Курабцева пастухом. Здесь я столкнулся лицом к лицу с чужими мне людьми, для которых я был как источник наживы, а они по отношению ко мне как эксплуататоры. Я был всецело зависим от этих хозяев. Здесь я на себе почувствовал разницу между бедными и богатыми: я понял разницу между теми, у которых все есть и они все могут, и теми, у кого ничего нет и они ничего не могут, кроме предложений своей рабочей силы.

Это была суровая школа для меня, но эта школа заложила во мне непреодолимое желание действовать. Что и как делать, я, разумеется, не мог даже предположить, но оставаться равнодушным я не мог. В моей детской голове рождались мечты, которые впоследствии все больше раскрывались, крепли, мужали, помогали мне становиться полезным человеком в нашем большом Российском государстве.

Так прошли мои первые 13 лет в деревне, к которой я больше никогда не возвращался.

В апреле 1917 года моя мать уговорила священника Пестова приписать мне один год в документах о рождении (родился я в 1903 году), и я с новыми метриками вместе с дедом Алексеем Казаковым, работавшим тогда плотником на фабрике Эмиля Цинделя, отправился в Москву. Дед Алексей устроил меня в медницкую мастерскую учеником к мастеру Самокатову.

Фабрика того времени была суровой школой для подростков. Работали они столько же, сколько и взрослые, а изобретение навыков квалифицированного рабочего прививалось без всякой системы. Все зависело от мастера. К хорошему мастеру попасть было очень трудно. Вскоре я попал к мастеру Меденикову — человеку необычайно сердечному, но редко приходившему на работу трезвым. Я замечал, что за весь долгий рабочий день он ничего не ел, и я делил с ним свой домашний «обед», завернутый в платочек, ведь он был моим учителем и мне было его жаль.

Мастера мало заботились о том, чтобы поскорее научить мальчишек мастерству, но так как задания надо было выполнять в срок (лудить самовары, гнуть змеевики из медных труб разного диаметра, выгибать причудливые уголки по шаблонам и т. д.), мастер вынужден был наскоро давать указания мальчику. И так, постепенно, от простого к сложному двигался я к познаниям своей рабочей профессии.

Осенью 1917 года я поступил в вечернюю рабочую школу при фабричном клубе. Часто встречался с молодежью разного возраста. На меня стала влиять улица, а улица в то время была глубоко революционной.

Рабочие медницкого цеха были очень тесно связаны со всеми другими цехами и особенно с отбельным, красильным, сушилкой. Это расширяло мои познания жизни рабочего класса фабрики. В этих цехах часто выступали агитаторы, и я с любопытством слушал их речи и невольно сравнивал с практической жизнью рабочих нашего цеха и фабрики.

Работа ученика-медника была очень грязная, и мы, ученики, очень завидовали инструментальщикам. Но делать было нечего, надо было овладевать своей профессией и стараться делать все как можно лучше, так как за неряшливость в работе приходилось получать подзатыльник. Я старался и в конце концов хорошо стал выполнять свою работу, мастер был доволен и в знак признательности похлопывал меня по плечу.

На нас, деревенских парней, как-то давили громады городских зданий, высоченные трубы фабрик, лихие извозчики, с гиком проносившиеся по улицам, множество людей. Только одна наша фабрика проглатывала своими воротами около 3000 рабочих. Каждый идет самостоятельно, вокруг порядок, дисциплина. Каждый из нас старался познать тот механизм, который так аккуратно направляет жизнь такого множества людей. Я как-то спросил об этом деда. Он, подумав, неторопливо ответил: «Каждый есть хочет, а за так кормить никто не станет. Завтра получка, ты присмотрись к людям — кто, как отходит от табельщика». Я невольно обратил внимание на одного плотника, который, получив деньги, ругался, что его обсчитали, кассир обозвал его бездельником, который больше стоит, чем работает, а потому мало заработал. Это я запомнил.

Подошла моя очередь, и я получил мою первую получку. А получил я пятирублевую золотую монету. Я был горд и удивлен, что мне выдали золотом. Но дед мой взял монету и сказал, что мне эти деньги доверять нельзя, а жить на них надо целый месяц, мне очень грустно было расставаться с ними, но дед знал, что делал. В первое же воскресение мы пошли с ним на Даниловский рынок и купили мне пальто, шапку и ботинки с калошами. Правда, этих денег было мало, и дед дал мне в долг и сказал, чтобы я их обязательно вернул, когда буду получать немного больше. Ждать ему пришлось долго, но он постоянно напоминал мне о долге и следил, чтобы я не истратил куда-нибудь лишние три копейки. Но я все же ухитрялся покупать недорогие книжонки и даже Конан Дойла, которым тогда зачитывались рабочие ребята.