Записки военного коменданта Берлина - [9]

Так постепенно я познавал жизнь рабочих на фабрике.

Однажды мой мастер опоздал и не справился вовремя с ремонтом щелочного свинцового трубопровода, и по его вине рабочие-отбельщики вынуждены были простаивать, они не могли работать и очень ругали моего мастера. А ученик-отбельщик подошел ко мне и довольно сильно стукнул меня в бок, этим он дал мне понять, что мы их подвели. Было совершенно ясно, что работа одного коллектива зависела от другого коллектива или отдельного рабочего. Этого нельзя было допускать, и поэтому мы часто оставалась работать после гудка, чтобы отремонтировать все трубопроводы, чтобы с утра следующего дня началась бесперебойная работа того или иного цеха. За сверхурочную работу мальчикам не платили, нам было очень обидно. Но все-таки некоторое время спустя нам тоже стали понемногу платить.

Как-то раз в ночное время мы попали в тяжелое положение в отбельном цехе. Надо было срочно запаять свинцовую трубу. Мы полезли в канаву — это такая траншея, в которой были собраны все трубы. Канава была немного меньше человеческого роста. Мы согнулись, пробираясь от люка в глубь канавы. Я как более юркий шел впереди с паяльной лампой, приготовленной для работы. И каково же было мое изумление, когда я увидел, как издалека на меня бежало много огоньков-глаз, в которых отсвечивалось пламя паяльной лампы. Я закричал, и мастер все понял, он выхватил из моих рук лампу и направил ее пламя на огоньки. То были крысы — много, много крыс. Сперва они остановились, потом бросились на нас. Мастер обжигал их пламенем, и они вынуждены были отступить. Мастер быстро вывел нас в люк, и сказал, что надо какое-то время переждать. Через час мы полезли снова в яму, но крыс уже там не было.

Будучи в деревне, я видел множество мышей во время уборки хлеба, но такое количество крыс в городе, да еще среди металла и кирпича, было удивительно. Потом я узнал, что именно в отбельном цеху было чем полакомиться крысам. А еще там было много мыла, и мы часто ходили в отбельный цех попариться в их чанах.

Летом 1917 года обстановка в Москве становилась все более острой. Праздничные молебны на дворе у красильного цеха сменились митингами. Кто только к нам ни приходил! Мальчишки были первыми: все же интересно, что там будет, кто кого ругать будет. Когда стали повзрослее, стали понимать кое-что, могли отличить выступление большевиков от других ораторов. К нам часто приходили большевики, а вот к нашим соседям на кожевенный завод повадились эсеры (Спиридонова) и меньшевики (Иерусалимский). Там были даже драки на митингах.

Где какая демонстрация — мы, мальчишки, также были впереди. Два случая я довольно хорошо помню. Было это во время октябрьского восстания. Один из подростков вашего цеха, некий Рябов, был старше нас года на два, и мы смотрели на него как на знающего человека. Он показал нам пистолет, который заряжался дробью, и сказал, что дворами может нас провести на Павелецкий вокзал. Мы, конечно, пошли за ним. А по дороге каждому хотелось потрогать его пистолет, подержать его в руках. Револьвер был слабенький, и в сутолоке кто-то нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, и эта самая дробина, которой он был заряжен, угодила Рябову прямо в пузо. Все мы перепугались, но быстро опомнились и отнесли Рябова в больницу, и там ему оказали первую помощь. К счастью, пуля-дробина застряла в брюшине и большого вреда ему не причинила. На следующий день нас собрали и сказали, что серьезного дела нам поручать нельзя, мы можем провалить. Нам было поручено следить за фабрикой с улицы, когда она не работала.

Второй случай — это наше участие в манифестации в день похорон жертв Октябрьской революции у Кремлевской стены. Наша колонна шла с Замоскворецким районом через Москворецкий мост, по Волхонке, мимо Манежа к Иверским воротам. И вот колонна подошла к могилам. Это две огромные траншеи, куда аккуратно становили гробы, которые несли рабочие, они провожали своих товарищей в последний путь. Мы знали, что в боях были жертвы. Слухи об этом мгновенно облетели общежития рабочих и как-то способствовали тому, что мастеровые группировались вокруг общежитий, у клуба фабрики, что-то обсуждали, кто-то кого-то посылал с заданием, но убитых мы, мальчишки, не видели. Но здесь, у братской могилы, мы сразу повзрослели. Особенно сильно сердце сжималось, когда оркестр играл «Вы жертвою пали в борьбе роковой», и мы увидели эти жертвы, до нашего сознания дошло, что эти люди убиты и никогда уже не вернутся, — наше зло, наше кипение обращалось против тех, кто их убил. В те минуты мы готовы были выполнить любое задание без страха, в нас кипела ненависть к тем, кто повинен в гибели рабочих. Их хоронят десятки тысяч рабочих, значит, они погибли за их интересы, значит, они погибли и за нас. У нас появилось желание поскорее включиться в какое-то нужное, общее дело, чтобы по-настоящему помогать нашим старшим товарищам.

С этих пор я стал искать советчика, который помог бы мне стать на верный путь.

Случилось это значительно позже, во второй половине 1918 года, на фабрику стал приезжать работник Московского Комитета молодежи Петр Делюсин. Он был организатором первой молодежной организации на фабрике. И вот мы, 15–16-летние ребята, начали действовать организованно. На наших собраниях мы часто спорили, ведь опыта ни у кого не было.