Записки учителя фехтования. Яков Безухий - [63]

— Я нахожусь на дежурстве и приказываю вам сию же минуту открыть дверь!

Камердинер повиновался. Как только дверь отворилась, заговорщики, обнажив шпаги, ринулись в прихожую. Испуганный камердинер забился в угол; однако польский гусар, стоявший на часах у спальни императора, встал перед ее дверью и, разгадав, с каким намерением явились ночные посетители, потребовал, чтобы они удалились. Зубов не подчинился и хотел оттолкнуть его. Раздался пистолетный выстрел, но в ту же минуту единственный защитник того, кто еще за час до этого повелевал пятьюдесятью тремя миллионами людей, был разоружен, повален на пол и лишен возможности действовать.

При звуке пистолетного выстрела Павел внезапно проснулся, соскочил с кровати и подбежал к потайной двери, которая вела в покои императрицы; он попытался открыть ее, но три дня назад по своей подозрительности сам велел заколотить ее, и теперь она не поддалась; тогда император вспомнил о люке, бросился в угол спальни, где тот находился, но, будучи босым, не мог достаточно сильно нажать на пружину, так что люк тоже не открылся. В это мгновение дверь спальни рухнула внутрь, и Павел едва успел спрятаться за экраном камина.

Беннигсен и Зубов ворвались в спальню; подбежав к кровати и найдя ее пустой, Зубов воскликнул:

— Все пропало, он от нас сбежал!

— Нет, — сказал Беннигсен, — вот он.

— Пален! — крикнул император, видя, что его обнаружили. — На помощь, Пален!

— Государь, — сказал Беннигсен, подходя к Павлу и салютуя ему шпагой, — вы напрасно зовете Палена: он наш. Впрочем, вашей жизни ничто не угрожает; однако от имени императора Александра я беру вас под арест.

— Кто вы? — крикнул император, пребывавший в таком волнении, что при слабом, дрожащем свете ночника он не узнал тех, кто с ним говорил.

— Кто мы? — отвечал Зубов, протягивая ему акт об отречении от престола. — Мы посланцы сената. Возьми эту бумагу, прочти ее и сам выскажи мнение о своей судьбе.

Одной рукой Зубов протянул Павлу бумагу, а другой переставил ночник на угол камина, чтобы император мог прочесть ее. Павел взял бумагу и пробежал ее глазами. Но, не дочитав и трети, он поднял голову и, глядя на заговорщиков, воскликнул:

— Что я вам сделал, великий Боже! Почему вы так поступаете со мной?

— Четыре года ты нас тиранишь! — крикнул кто-то в ответ.

Павел снова принялся за чтение, и, по мере того как он читал, неудовольствие его возрастало; выражения, все более оскорбительные, ранили его; достоинство уступило место гневу; забыв, что он одинок, наг и безоружен, что его окружают люди со шляпами на головах и со шпагами в руках, он в ярости скомкал акт об отречении и бросил его себе под ноги.

— Никогда, — вскричал он, — лучше смерть!

С этими словами он сделал движение, чтобы схватить свою шпагу, лежавшую на кресле в нескольких шагах от него.

В этот миг в комнату ворвался второй отряд заговорщиков, состоявший большей частью из разжалованных или приговоренных к ссылке молодых дворян, среди которых одно из первых мест занимал князь Яшвиль, поклявшийся отомстить за нанесенное ему оскорбление. Вот почему, едва войдя, он кинулся на императора, обхватил его руками, стал бороться с ним, и они вместе упали, опрокинув ночник и защитный экран. Император дико вскрикнул, поскольку при падении он ударился головой о выступ камина и получил глубокую рану. Испугавшись, что крик этот будет услышан во дворце, Татаринов, князь Вяземский и Скарятин бросились на Павла. Император на мгновение приподнялся, а затем снова рухнул на пол. Все это происходило в полной темноте, среди криков и стонов, то пронзительных, то глухих. Наконец Павел вырвался из рук заговорщиков, зажимавших ему рот, и стал умолять их по-французски:

— Господа, сжальтесь надо Мной! Дайте мне время помолиться Бо…

Последнее слово он не сумел договорить из-за удушья: один из убийц развязал свой шарф и стянул им грудь императора, не осмеливаясь душить за горло, ибо трупу жертвы предстояло быть выставленным на всеобщее обозрение и смерть императора должна была выглядеть естественной. После этого стоны перешли в хрипение, но вскоре прекратилось и хрипение; за этим последовали судорожные движения тела, быстро затихшие, и, когда Бен-нигсен вернулся со свечами, император был уже мертв. Только тогда заговорщики увидели рану на его скуле; но это не имело для них значение: поскольку императора будто бы поразил апоплексический удар, ничего не было удивительного в том, что при падении он ударился обо что-то и таким образом поранил себя.

В то время когда при свете принесенных Беннигсеном свечей заговорщики рассматривали неподвижный труп, в тишине, воцарившейся после убийства, за потайной дверью послышался шорох; это прибежала императрица, услышав приглушенные крики и неясные и угрожающие голоса. Заговорщики вначале испугались, но, узнав ее голос, успокоились; впрочем, дверь, закрытая со стороны Павла, была закрыта и с ее стороны, так что у них было время закончить начатое ими дело, не боясь, что их потревожат.

Беннигсен приподнял голову императору и, убедившись, что тот остается неподвижным, велел положить его на кровать. Только в эту минуту в дверях появился Пален, держа в руке шпагу; верный своей двойственной роли, он выждал, когда все будет кончено, и только тогда появился среди заговорщиков. Увидев труп своего государя, на который Беннигсен набросил покрывало, он остановился на пороге, побледнел и прислонился к стене, опустив шпагу.