Записки учителя фехтования. Яков Безухий - [45]

И в самом деле, благодаря саням, которые по быстроте своей могут поспорить с паровой тягой, после установления этого вида передвижения со всех концов империи в столицу стали подвозить дичь, забитую за тысячу, а то и тысячу двести льё от места потребления. Глухари, куропатки, рябчики и дикие утки, слоями уложенные в бочки со снегом, заполнили рынки, где они скорее отдавались даром, нежели продавались. Около них можно было увидеть распростертую на столах или сложенную в кучи самую изысканную рыбу с Черного моря и Волги; что же касается домашнего скота, то его выставляли на продажу стоящим на всех четырех конечностях, будто живым, и рубили на месте.

В первые дни, когда Санкт-Петербург облачился в свою белую зимнюю одежду, он стал для меня прелюбопытным зрелищем, поскольку все мне было в новинку. А главное, мне никак не надоедало кататься в санях, ибо испытываешь исключительное наслаждение, когда они скользят по гладкому как лед снегу и лошади, подбадриваемые холодом и едва ощущающие тяжесть седока, словно не бегут, а летят. Эти первые зимние дни были для меня тем более приятны, что в том году зима с непривычным для нее кокетством проявляла себя лишь постепенно, так что когда морозы дошли до двадцати градусов, я их почти не замечал благодаря моей шубе и прочей меховой одежде; при двенадцати градусах Нева стала покрываться льдом.

Я нещадно гонял своих бедных лошадей, и однажды утром мой кучер объявил мне, что если им не дать двое суток отдыха, то к концу недели они совсем выйдут из строя. А поскольку погода стояла ясная, хотя воздух был холоднее, чем мне до этого приходилось испытывать, я решил отправиться по своим делам пешком; чтобы выстоять в борьбе с морозом, я принял все возможные меры: надел большую каракулевую шубу, по самые уши натянул на голову шапку, обмотал шею кашемировым шарфом и отважился выйти на улицу, будучи закутанным с головы до ног, так что виднелся лишь кончик моего носа.

Сначала все шло превосходно; я даже удивлялся, как мало на меня влияет холод, и посмеивался в душе над всеми россказнями о жестоких морозах в России; к тому же я был обрадован тем, что мне представился случай приспособиться к новой для меня обстановке. При всем том, поскольку двух моих учеников, г-на Бобринского и г-на Нарышкина, к которым я направлялся, не оказалось дома, я начал находить, что случай проявляет по отношению ко мне чересчур большую щедрость, как вдруг стал замечать, что встречные пешеходы с беспокойством посматривают на меня, хотя и ничего мне не говорят. Вскоре какой-то господин, по-видимому более общительный, чем прочие, крикнул мне по пути: «Нос!» Ничего не понимая по-русски, я подумал, что не стоит задерживаться из-за односложного слова, а потому спокойно продолжал свой путь. На углу Гороховой улицы мне повстречался несшийся во всю прыть извозчик, но, как ни быстро катились его сани, он тоже счел необходимым заговорить со мной и крикнул мне: «Нос, нос!» Наконец, на Адмиралтейской площади я столкнулся с каким-то мужиком, который, увидев меня, ничего не сказал, но, подобрав пригоршню снега, бросился ко мне и, прежде чем я сумел выпутаться из всего своего снаряжения, принялся изо всех сил растирать мне лицо, а в особенности нос. Я нашел эту шутку не слишком удачной, тем более по такому холоду, вытащил руку из кармана и нанес мужику такой удар кулаком, что он отлетел шагов на десять. К несчастью или, вернее, к счастью для меня, в эту минуту мимо проходило двое крестьян; едва взглянув на меня, они бросились ко мне и, невзирая на мое сопротивление, схватили меня за руки, а в это время мой вошедший в раж мужик подобрал еще одну пригоршню снега и, словно желая отстаивать свою правоту, снова накинулся на меня. Пользуясь тем, что я уже не мог защищаться, он опять принялся растирать мне нос. Однако, хотя руки у меня были зажаты, язык мой оставался свободен, и потому, полагая, что я стал жертвой недоразумения или попал в ловушку, я изо всех сил стал взывать о помощи. Прибежал какой-то офицер и по-французски спросил меня, в чем дело.

— Как, сударь, — воскликнул я, напрягаясь изо всех сил и освобождаясь от трех мужиков, после чего они как ни в чем не бывало пошли по своим делам: двое по Невскому проспекту, а третий в направлении Английской набережной, — разве вы не видите, что эти негодяи со мной сделали?

— А что они с вами сделали?

— Натерли мне лицо снегом! Не находите ли вы, что это плохая шутка на таком морозе?

— Простите, сударь, но они оказали вам огромную услугу, — сказал офицер, пристально всматриваясь мне в лицо.

— Какую услугу?

— Ведь у вас, наверное, был отморожен нос!

— Помилуйте! — вскричал я, хватаясь рукой за находящуюся в опасности часть лица.

В это время какой-то прохожий обратился к моему собеседнику:

— Господин офицер, предупреждаю вас, что вы отморозили себе нос.

— Благодарю вас, сударь, — ответил офицер, точно его известили о чем-то совершенно естественном, а затем, нагнувшись, взял горсть снега и стал оказывать себе ту самую услугу, какую оказал мне бедный мужик, которому я так грубо отплатил за его любезность.