Записки тюремного инспектора - [293]

Впрочем, летом все эти события переживаются легче. Постоянное солнце, тепло, бодрящий воздух, природа удивительно благоприятно действуют на настроение. И каждый боялся упустить момент, чтобы использовать это летнее время. При госпитале оказалась очень приличная русская библиотека, и это в особенности ценилось больными, которые прибывали из тех колоний, где русские книги было трудно доставать. Доктор Свиридов любил играть в шахматы. Всегда перед обедом и вечерами он играл с больными в парке, и возле них образовывался кружек любопытствующих. Карточная игра была менее распространена в госпитале, но все-таки играли и в карты, и картежники сосредотачивались возле доктора Караушанова.

Зато бойко шла игра в городки, а когда поставили гиганты, то это сделалось одним из самых больших развлечений, когда можно было и посмотреть, и побегать. Мой брат Н. В., как начальник госпиталя, стоял на совершенно правильной точке зрения, рассматривая больных не только как больных, но и как беженцев, как русских людей, переживающих катастрофу. И в этом отношении он шел навстречу всем начинаниям, которые удовлетворяли запросам прежде всего русских беженцев. Очень скоро он объявил серию популярных лекций и начал устраивать литературные вечера. Мы были очевидцами и свидетелями тому, с какой радостью и удовольствием принимали больные каждое проявление заботы о духовных их нуждах, и видели, как еще живы запросы этих потерявших, казалось бы, всякое представление о культурной жизни людей.

Вообще мы принадлежим к числу горячих защитников нашей беженской массы и не разделяем взглядов пессимистов, рисующих картину развала русского беженства. Сплошь и рядом нам приходится слышать огульное обвинение всей беженской массы в распущенности и чуть ни моральном падении. Постоянные ссоры, дрязги, жадность и алчность, а подчас нечестность и воровство сопутствуют нашей беженской жизни. Нам часто приходится слышать громкие фамилии беженцев, своими поступками роняющих достоинство русских людей. Генерал такой-то, председатель колонии, неправильно распределил и уличен в присвоении. Полковник такой-то ходит по хорватским домам, выпрашивает пособие, а затем пьянствует в лучших ресторанах.

Мы все это знаем, но знаем и то, что достаточно несколько улучшить положение беженца, вывести его из дикого состояния беженства, в котором постоянно находятся эти люди, и тот же человек совершенно преображается. Кто видел жизнь беженца в общежитиях, являющуюся, в сущности говоря, продолжением полуголодного существования в темных трюмах пароходов во время эвакуаций, тот никогда не решится бросить обвинение этим людям за то, что они опустились. Это естественный путь, и требовать от человека, чтобы он сохранял свою интеллигентность при всяких условиях жизни, было бы слишком большим требованием. Мы часто беседовали с братом на эту тему и поражались, как не похожа эта беженская среда в госпитале на то, что мы видели.

А люди ведь это те же самые, но обстановка другая, дисциплинирующая, бодрящая, напоминающая о былом прошлом, - и этого достаточно, чтобы вся жизнь приняла иную окраску. Лобор - это был русский уголок, с русской душой, и это объединяло русских людей, прибывших сюда, чтобы поправиться, набраться сил для дальнейших страданий, которым конца не видно.

* * *

С осени 1922 года жизнь в госпитале сильно оживилась. Еще будучи в Загребе, мой брат Н. В. возбудил ходатайство перед управлением Красного Креста о приобретении напрокат пианино для устройства в госпитале музыкальных вечеров. К сожалению, инструмента в Загребе достать не удалось, и мы уже свыклись с той мыслью, что наша мечта неосуществима. Но вдруг случайно генерал Мустафин, привезший в госпиталь свою больную жену, достал нам в Люблянах отличный инструмент. Играющих оказалось мало. Немного играла старшая сестра О. Л. Васильева, и отлично играла танцы сестра Соболевская. И только. Впрочем, с первого же дня Н. В. стал играть на виолончели с аккомпанементом m-mе Шольц (жены больного).

Свои силы я еще не взвесил и не знал, смогу ли я после восьмилетнего перерыва проаккомпанировать брату те вещи, которые играла с ним В. Л. Шольц. Но обстоятельства мне благоприятствовали. М-те Шольц уехала, и я поневоле должен был усидчиво заниматься, чтобы заменить ее - единственную аккомпаниаторшу на музыкальных вечерах. Заниматься было удобно. Пианино стояло в персональской столовой - угловой комнате 2-го этажа замка, окнами выходящей в парк. Эта старинная комната, с красивыми сводами, с решетками в окнах, с паркетным полом, была лучшая комната в замке и стояла вдали от всего госпиталя. Она всегда пустовала и оживлялась только во время завтрака, обеда и ужина. Вечерами там было, говорят, страшно, и туда боялись заходить, потому что неоднократно там видели привидения и слышали какие-то шаги в ночных туфлях.

Мне было назначено для игры время, когда весь персонал госпиталя был занят, то есть утро до обеда и затем от 5 до 7 часов вечера. Кроме того, я имел право играть всегда вечером, хоть до 12 часов, так как столовая всегда пустовала. Для меня это была радость, и я понял, что могу заняться серьезно, и не думая о будущем, всецело посвятить себя музыке. Я так и сделал. Я играл по 6-8 часов в день. Беда только, что у меня были отморожены руки и иногда при перемене погоды давали себя сильно чувствовать. Эти дни я играл хуже, но желание было сильнее боли, и я все-таки играл. Очень скоро мы с братом отлично сыгрались, и репертуар наш достиг громадных размеров.