Записки тюремного инспектора - [172]

Ночи были уже прохладные, но спалось хорошо. Я жалел только, что у меня не было подушки. Долго иногда по вечерам я лежал под открытым небом и, всматриваясь в яркие августовские звезды, передумывал свои думы. Бывало и так, что на душе становилось жутко и страшно, но твердая решимость встретить свою судьбу, какая бы она ни была, разгоняла эти тяжелые думы. Все-таки это было лучше, чем невыносимое в мораль -ном отношении существование в Болгарии и Румынии. Я был удовлетворен тем, что причастен к активной борьбе против той мерзости, которую я сам видел и испытал при большевиках, А там что Бог даст. Я видел еще в Феодосии, с какой решимостью шли офицеры и казаки в Кубанский десант. Я не участвовал на грандиозном обеде, который устроили офицеры в Феодосии накануне отправки десанта, но слышал от участников этого обеда, и сам даже видел это настроение, проходя по тротуару вдоль решетчатой ограды сада, где происходил этот прощальный обед. «Бороться до конца - это все, что осталось свободным от большевизма русским людям» - так говорилось на этом обеде.

Под вечер я с фельдшерами ходил к морю купаться. Невзирая на ежеминутную возможность появления аэроплана, мы шли к морю, которое было не более как в полуверсте от вокзала. Купанье было плохое. В море возле берега было так мелко, что нужно было идти по колено в воде по крайней мере с полверсты, чтобы окунуться. Мы купались как в ванне, ложась на песчаное дно этого мелкого моря. Вода была грязная и мутная. Удовольствие было небольшое, но мы купались не для удовольствия, а ради чистоты тела. Мы были сыты, так как сестра Корнилова варила отличный жирный и густой борщ. На ужин был тот же борщ, оставшийся от обеда. Я был в хороших отношениях с интендантом, и это шло нам в пользу. Он был мне очень благодарен. Я дал ему лазаретную складную койку, и он спал вместе с нами.

Однажды после обеда, когда я в одиночестве сидел возле котла, ко мне подошли три офицера, все в пыли, грязные, с винтовками за плечами, и спросили, нельзя ли им поесть. Борща оставалось много, и я, конечно, накормил их. Они были голодные и пришли из-под Ольгинской по делам в отдел снабжения. Один из них, видя мой радушный прием, спросил меня, нельзя ли в интендантстве достать табачку. Через минуту я принес им три пачки табаку и папиросной бумаги. Они очень благодарили меня и спрашивали полушутя, нельзя ли и завтра прийти обедать. Они были где-то недалеко от Ахтарской.

На следующий день в это самое время к нашему котлу прибыло более 30 человек офицеров, солдат, которые, услыхав там, на позиции, что можно хорошо пообедать в дивизионном лазарете, прибежали в Ахтарскую специально, чтобы пообедать. Конечно, они все были удовлетворены и, поблагодарив меня, направились обратно. От них мы узнали, что дела идут хорошо, и даже возле Ольгинской взято 4000 пленных.

В тот же день я получил большой сюрприз. Видя мои заплатанные штаны и вообще мою скудость в одежде, полковник-интендант подозвал меня к вагону и приказал своим казакам выдать мне полный комплект обмундирования с сапогами и английской шинелью и две смены белья. Я сказал ему, что имею отличную шинель русского образца, и мне не нужно, но полковник, трепля меня по плечу, говорил: «Берите все», а потом, наклонившись, сказал мне на ухо: «Наденьте на себя сейчас же все новое, а то, знаете, все может случиться, поверьте моему опыту». И я тотчас же переоделся, засунув в свою сумку другую смену белья, полотенце и два куска мыла. Мой мешок с другими вещами сделался невероятно объемистый, и я думал, что мне с ним делать, если придется идти пешком. И я тотчас выбрал из этого мешка все самое необходимое и сделал из этих вещей небольшую ручную котомочку, которую легко можно было нести в руках. И в этом впоследствии было мне спасение, иначе я остался бы совсем без вещей.

Интересно, что каждый день возле нашего поезда толпились детишки из станицы Ахтарской. Конечно, их прежде всего соблазняли остатки пищи в котлах, которые отдавались им. Это было наше развлечение. Были бойкие мальчики, которые охотно говорили и весьма характерно изображали большевистский режим. Они, эти дети, были явно настроены против большевиков, которых к тому же боялись, и говорили, что мы совершенно другие люди. Перебивая друг друга, они рассказывали нам, как их родители прятали все свое добро от большевиков и закапывали в земле все более ценное. Большевики отбирали все и отымали у жителей хлеб и другие продукты.

На мой вопрос, как они учатся в школе, мальчики дали нам полную картину разложения школы. Учебников нет. Бумаги, чернила, карандашей тоже нет. Учитель все только рассказывает, а дети слушают. «Больше все учитель нас водит гулять и все по дороге объясняет», - говорил один бойкий мальчик с явным оттенком критики такого учения. Родители недовольны большевиками и хотят их прогнать, но они сильные, и никто их не может победить. Когда мы говорили, что мы их прогоним, дети недоверчиво шатали головой, говоря «ни».

Лазарет был погружен в вагоны и выжидал отправки по назначению. Возле Ольгинской шли большие бои. Уже было известно, что дивизия Бабиева обошла красных и жмет их к северу. В Ахтарскую пригнали более 3000 пленных. Одновременно с тысячами начали прибывать раненые. Начальник санитарной части распорядился, чтобы раненых принял наш лазарет в оставленном нами помещении, но вместе с тем приказал не разгружаться, а вынуть из ящика только самое необходимое для оказания раненым первоначальной помощи. Мне лично профессор Кожин приказал отобрать из числа красноармейцев 50 санитаров и приучить их делу, чтобы при дальнейшем следовании у меня были опытные люди.