Записки тюремного инспектора - [120]

Оказывается, что я проспал более трех часов, и в это время произошли события, которые взволновали всю партию. В Сулине нас не принимали. Очевидно, произошло какое-то недоразумение, вынудившее снестись с властями в Тульче. Нас отправляли обратно в г. Тульчу. По-видимому, эта суета обозлила румынский конвой, с которым мы прибыли в Сулин, так как солдаты начали проявлять необыкновенное раздражение и обращались с нами дерзко. Протест некоторых офицеров ни к чему не привел, а только обозлил их еще больше.

Баржи уже не было. Пароход почти пустым отходил обратно. По случаю дождя нас поместили в закрытых помещениях, но места для всех не хватало. Был возбужден вопрос об открытии для нас кают-компании 1-го класса, но румыны ответили дерзко, что «вы завшивите весь пароход». На этой почве произошла перебранка, дошедшая до угроз румынских конвойных пустить в дело приклады и шомпола. Пришлось замолчать. Мы поместились в каюте 2-го класса, но это было действительно что-то невероятное. Мы сидели и стояли как в тисках друг у друга. Румыны стояли в дверях и отпускали по нашему адресу всякие ругательства. Путешествие было мучительное. Было душно, жарко, томительно, и не хватало воздуха, чтобы дышать. В таком обезличенном состоянии, лишенные образа и подобия интеллигентных людей мы прибыли 26 февраля утром в г. Тульчу.

* * *

Ровно месяц мы скитались в самых ужасных условиях существования, столь чуждых представлению культурного человека. Мы выдержали семидневный поход почти без сна и пищи с боями и со всеми тяжестями обстановки отступающей и разбитой армии. Мы попали затем в положение чуть не Робинзона в плавнях реки Днестра с приключениями в духе Майн Рида и, наконец, в течение 14 дней были в положении арестантов. Каждый из этих этапов наших скитаний был сам по себе ужасен и мог бы служить сюжетом для любой сказки. Но те переживания, которые испытывал каждый из нас, могут быть только предметом истории цивилизации человечества, столь гордого своими культурными завоеваниями.

История вряд ли коснется этих вопросов. Она восстанавливает только факты, и если воспроизводит обстоятельства, при которых гибли во время борьбы и революции отдельные группы людей, то она не коснется переживаний отдельных личностей и группы людей. Как весенний разлив в плавнях Днестра покроет глубокой водой следы преступлений современного человечества, так и история опустит завесу перед грядущими поколениями, предав забвению те проявления человечества, которые обнаружили в нем зверя. Для истории это незначительный эпизод. Тем менее интересно знать, что румыны гнали этапом 14 дней интеллигентных культурных людей, не давая им на ночлег подстилки, которая полагается даже домашним животным в самых убогих хозяйствах.

Кто были эти люди, с которыми так поступили румыны? В ответ на это мы приведем здесь статью В. Бурцева в газете «Общее дело» от 8 апреля 1920 года под заглавием «Татары идут». Бурцев пишет: «Недавно мне удалось снова побывать на Родине, конечно, только там, где действует генерал Деникин и где нет еще большевистской власти. Там, где Ленин и Троцкий, нас, борющихся за то же, за что мы боролись при царизме, может ждать только тюрьма и расстрел. Я побывал в Крыму, в Новороссийске, на фронте. Я приехал туда в очень трудное время. Армия Деникина уже отступала от Ростова. Везде, где я проезжал, я видел толпы, тысячи, десятки тысяч населения всех возрастов, всех национальностей, представителей разнообразных течений, в том числе виднейших социалистических деятелей с огромным революционным прошлым, ученых и литераторов, рабочих, крестьян. Все они в ужасе бежали при приближении большевиков, как бы за ними гнался по пятам пожар. Все об одном только и думали, как бы не остаться у большевиков. Не было железной дороги - шли пешком. Шли больные, шли на костылях, тяжелораненые, шли старики и дети.

В Варну, в Константинополь, в Салоники прибывали пароходы с десятками тысяч таких беженцев из России и тысячами, потом я их встретил в самых ужасных условиях в Константинополе, в Болгарии, Сербии. Кто из них может, тот продвигался вперед во Францию, Англию, Америку. Разговаривая с этими беженцами, я видел на их страдающих лицах ужас того, что переживали они в Совдепии, продолжают и теперь переживать все те, кому не посчастливилось, подобно им, бежать с большевистской России. Я видел этих беженцев в вагонах железной дороги, на пароходных пристанях, на улицах в Новороссийске и в Крыму. Все они ко мне обращались с одной неизменной просьбой помочь им бежать от приближающихся большевиков.

В России когда-то раздавался страшный крик: “Татары идут!” Теперь там раздается другой крик: “Большевики идут!” Я расспросил десятки, сотни лиц, бежавших из России. Имел возможность подробно познакомиться с работой специальной комиссии, занятой расследованием злодеяний большевиков. Я говорил лично с теми, которые случайно только что вырвались из Чрезвычаек и сами там подвергались утонченным пыткам, стояли под расстрелом и только случайно спаслись от смерти. Я привез их показания и скоро их опубликую. Все то, что по этому вопросу я печатал до сих пор в “Общем деле”, бледнеет перед тем, что я только что сам услышал от потерпевших. Один слышанный рассказ ужаснее другого. С болью приходилось нам выслушивать, как общее утверждение, что то, что происходило в тюрьмах и судах при царском режиме, не имеет отдаленного даже сходства с тем, что происходит в настоящее время у большевиков и что связано с именем социализма и что - увы! - находит горячих защитников у представителей европейских социалистических партий.