Записки - [36]

— О, как бы я любила! — говорила я себе, — но кого же любить? Любовь и самоотвержение вышли из моды, точно так же, как и древние монеты и древние дорогие вещи; никому почти их не нужно; где же и я для моего сокровища найду знатока-антиквария, — подожду.

Кроме ежедневных и продолжительных посещений Л[опухи]на, он следил за нами, как тень; куда бы мы ни поехали; в церковь, на гулянье, в театр, на вечер, — он тут, как тут. Наконец, тетки заметили его ухаживанье, их насмешкам и пересудам не было конца; особливо Марья Васильевна упрекала меня в кокетстве, в желании вскружить голову мальчишке, у которого, по ее словам, и молоко на губах не обсохло. Она, кажется, забыла, что кузина, недавно вышедшая замуж, старее своего мужа тремя годами, а между мною и Леонидом не было и двух лет разницы; впрочем, не в первый раз Марья Васильевна старалась расстроить выгодную для меня партию.

Тут она переменила обращение с Л[опухи]ным, и он попал под одинаковую опалу с Г[оловины]м.

Между тем, время шло своим чередом; каждый день начинался свиданием с Л[опухины]м: всякое утро он ходил пешком на должность мимо наших окоп и когда никого не бывало в комнате, то поговорит со мною, а при других молча раскланяется. Наконец, Алина возвратилась, мне опять позволили проводить у нее целые дни; родные мои были настойчивы и все еще надеялись сосватать ее за дядю, как бы то ни было; я поддалась им, поддерживала эту несбыточную надежду. Дни, проведенные с Сашенькой, были для меня днями счастия, потому что я искренно ее любила и слепо верила ее дружбе; но скоро, слишком скоро последствия доказали, как много я в ней ошиблась и сколько горя, слез и разочарования принесла мне ее лицемерная дружба, а может быть и совсем сокрушила мою судьбу.

Мы вес дни проводили втроем, в кабинете Л[опу]хина; читали, болтали, гуляли, катались, всегда вместе. Изредка, бывало, заглянет к нам старушка — мать Сашеньки, но избалованная дочка, без дальних околичностей, спроваживала ее словами: «Maman, какие вы недогадливые, сколько раз повторяла я вам, что вы нас женируете; пошли бы к себе наверх, вам там спокойнее».

И бедная старушка, «лицо без речей», беспрекословно повиновалась требованиям капризной и взыскательной своей дочки.

В этот год я заметила большую перемену в Сашеньке, неровность в характере, несвойственную ой задумчивость; то черезчур разболтается, то вдруг замолкнет и слова не добьешься от нее. Я догадывалась, что она влюблена, но в кого?

Много ломала я над этим вопросом свою голову, зорко смотрела на всех молодых людей, но ни одного не находила достойным внушить ей любовь.

Сашенька в этот раз удивляла меня своей настойчивостью дразнить меня страстью, которую я, по словам ее, внушала Лермонтову; всякий раз, бывало, когда Л[опу]хин оживится слишком в разговоре со мной, или призадумается, глядя на меня, Сашенька, совсем не кстати заговорит о влюбленном отроке — поэте, пустится рассказывать Л[опу]хину, как любил он меня, как ревновал, как воспевал, как бесился на мое равнодушие и к довершению продекламирует его стихи, посвященные мне. Л[опу]хин, по-видимому, как бы не вслушивался в эти рассказы, посвистывает себе французские водевильные куплеты, насупится и промолчит все остальное время нашей беседы, а иногда прежде окончания ее рассказа совсем скроется.

Один раз, после подобной выходки, Сашенька, внимательно посмотрев на меня, сказала: «как тебя любит Л[опу]хин».

— Полно, Сашенька; ты во всех подозреваешь любовь ко мне; Л[опу]хин так холоден, так рассудителен, что верно никого и никогда не полюбит.

— Он холоден? Он не любит тебя? Пожалуй, ты тоже не заметила, как он ревнует тебя к памяти Лермонтова. Одно имя нашего поэта выводит его из себя; с каким волнением тогда он смотрит на тебя, с какими пожирающими взорами следит за каждым твоим движением; да, он любит тебя страстно и ты это давно знаешь.

— Перестань, Сашенька; для меня главное достоинство Л[опу]хина и Лермонтова то, что они твои братья и дружба моя к тебе отражается в непринужденном, дружеском моем обращении с ними; особливо на Л[опу]хина я смотрю, как на хорошего приятеля и не имею притязаний на более неясное чувство с его стороны. Успокойся, ни тот, ни другой не могут полюбить меня, я старее их почти двумя годами.

— А кузина твоя разве не старее своего мужа? а ты гораздо ее моложавее; да это все пустые отговорки, я стою на своем: Л[опу]хин тебя любит, да и ты его любишь, может быть, ты еще не созналась и себе в этом чувстве.

— Да, кажется, я никогда не сознаюсь.

— Хорошо, только верь моему предчувствию; вы полюбите друг друга или, правильнее сказать, вы уже оба влюблены.

— Сашенька, по моему, любить и влюбиться две разные вещи; влюбляешься на время в хорошенькое лицо, отлюбуешься им, а потом и забудешь — а любить, любить можно только раз в жизни, но любить беспредельно, бесконечно, с самозабвением, не рассчитывая на взаимность, не давая себе отчета, почему и зачем любишь. Вот как я понимаю любовь, вот как я хочу любить.

Я не успела кончить последних слов, как вошел Л[опу]хин. Я вспыхнула при мысли, не слыхал ли он моих объяснений о любви и о влюбленности; мне было неловко, я имела вид виноватой.