Записки сумасшедшего следователя - [10]

Как только я об этом услышала, я просто заболела. На следующий день я за два часа до назначенного времени заняла очередь у деканата, опасаясь, что деканат не сдержит напора желающих. К моему изумлению, таких сумасшедших оказалось всего восемь, и из них только двое – я и еще один нетерпеливый однокурсник – успели сдать до конца учебного года все экзамены и защитить диплом вместе с шестикурсниками. То есть я уже проявила себя достаточно сумасшедшей, чтобы быть достойным кандидатом на прокурорскую лямку. Как выразилась одна из моих однокурсниц, узнав о моем решении закончить факультет экстерном: «Господи, Лена, продли ты себе детство!»

Нет, никак не хотелось продлевать детство, наоборот, хотелось скорее почувствовать себя взрослой, что уже само по себе свидетельствовало о диагнозе.

Тридцатого июня я получила диплом о высшем образовании, а второго июля приступила к работе в прокуратуре. Пришла я с мечтой о карьере государственного обвинителя. По ночам мне снились мои вдохновенные речи, не уступающие по эмоциональности, красноречию и силе воздействия судебным речам великого Кони. Только, как выяснилось, не надо мне было быть такой грамотной. Когда я явилась пред светлы очи моего будущего начальника – прокурора района, он не проявил особого энтузиазма и вяло сообщил мне, что для работы на уголовно-судебном надзоре необходимо не только хорошо знать законодательство, но и иметь ораторские способности. А я перед получением диплома зверски простудилась, охрипла, а в день получения диплома еще и орала песни от избытка чувств, чем свела на нет последние крохи своего голоса. Но не веры в себя: прокурору я еле слышно, но весьма уверенно заявила, что уж с чем-чем, а вот с ораторскими способностями у меня все в порядке. И дело было сделано. А поскольку в те времена молодые специалисты должны были пройти стажировку на всех видах надзора, а следствие и тогда уже было в хроническом прорыве и более других отраслей деятельности прокуратуры нуждалось в притоке свежих сил, то меня первым делом бросили закрывать грудью амбразуры. Куда? Правильно, на следствие. А там я написала несколько постановлений. Моя наставница показала их шефу и произнесла сакраментальные слова, направившие мою жизнь в страшное следственное русло: «Девочка грамотно пишет, ее целесообразно использовать на следствии». И шеф горячо согласился...

И вот настал великий день – первого дежурства по городу, правда, не самостоятельного, а вместе с наставником, старшим следователем. Придя в комнату дежурных следователей, я начала активно ждать происшествий, приговаривая: «Ну скорей бы что-нибудь случилось», чем портила настроение моей наставнице, которая проработала следователем десять лет и на дежурстве мечтала о противоположном – чтобы ничего не случилось, а она смогла выспаться. С нами дежурили два веселых эксперта-медика, которые, поняв, что я на дежурстве первый раз, обрадовались возможности пошутить. Наконец сбылись мечты идиота. В одном из районов обнаружили в подвале труп бомжа и призывали в связи с этим дежурную группу. Моя наставница, потягиваясь, стала мрачно предвкушать обилие опарышей в подвале, а эксперты, видя брезгливое выражение моего лица и поняв мое отношение к опарышам, принялись за меня. Один ласково сказал: «Лена, а ты знаешь, что опарыши прыгают?» – «Как – прыгают?!» – задохнувшись от ужаса, спросила я. Второй сладострастно принялся объяснять: «А как гусеницы. Сворачиваются в пружинку, а потом распрямляются – и прыгают, на расстояние до пятидесяти сантиметров». – «Господи, а зачем же они прыгают?» – еле шевеля побелевшими губами, спросила я. Первый эксперт бесстрастно пояснил: «А свежатинку почуют, вот и прыгают». Вот про опарышей помню до сих пор, а что был за труп бомжа – начисто изгладилось из моей памяти. Эксперты-медики – это, конечно, особая категория людей. Ладно мы, следователи, вынуждены осматривать гнилые и обезображенные трупы, но мы при этом их руками не трогаем. А медики надевают резиновые перчатки и по локоть залезают в гниющую массу, да и вообще, что наружный осмотр трупа, что вскрытие – занятия не для слабонервных. При всем при этом судебные медики, как правило, интеллигентные, гармоничные люди, с широким кругом интересов (от жанровой живописи до авангардной музыки), добряки по натуре и приятные собеседники. Смотря на них, я вспоминала популярную книгу Юргена Торвальда «Сто лет криминалистики», в которой он описывал французского патологоанатома Александра Лакассаня, работавшего на заре развития судебной медицины, когда еще не знали такой роскоши, как холодильники для трупов и резиновые перчатки. Он вскрывал трупы без всяких перчаток и не мог избавиться от трупного запаха, исходившего от его рук, но при этом имел любимую жену, дочерей и был жизнерадостным, веселым человеком, душой компании.

Все эксперты-медики в начале моей карьеры относились ко мне нежно и по-отечески, всячески оберегая и поддерживая.

В первый год моей работы я дежурила вместе с опытным экспертом, впоследствии заведовавшим моргом, и под конец дежурства мы выехали на берег Финского залива, куда волной выбросило объеденный корюшкой труп неизвестной женщины. Был ноябрь, дул почти ураганный ветер, шел мокрый снег, и эксперт тешил себя надеждой, что мы приедем, посмотрим на труп и, если он окажется не криминальным, дадим поручение местной милиции оформить протокол осмотра и уедем восвояси, на чем и закончим дежурство. Я с нерастраченным молодым задором возражала, что поскольку ее личность не установлена, нам придется осматривать труп самим по полной программе. «А если я тебе ее установлю, мы уедем?» – спросил эксперт. «Если она будет установлена – да, только как вы это сделаете?» – «А это уже не твоя забота», – отвечал эксперт.