Записки судового врача - [15]

Молодой человек покачал головой, а Шивилла тем временем уже встала, вручила мальчишке пару медяшек и была готова продолжить путь.

— Мадам Гайде, а вы, что же, с каждым человеком здесь лично знакомы? — полюбопытствовал Ларри, имея в виду малолетнего чистильщика обуви.

— Не с каждым. Но со многими. Работа, знаете ли, обязывает иметь много знакомых-приятелей и быть в курсе многих дел.

— Надо же… Я представляю, в скольких странах, в скольких портах вы побывали… Неужели везде вы знаете в лицо каждого портового жителя, от мала до велика? Для этого нужно обладать поистине феноменальной памятью.

— Ну, с детьми я обычно не общаюсь… Этот мальчик — скорее исключение. Он сирота. Сын человека, бывшего лучшим сапожником в городе. Тот шил мне такие сапоги — сносу не было, подметки у них почти не стаптывались, а кожа не разлезалась от морской воды. Хороший был человек, да помер. А вот мальчонка его не далее, чем год назад просился, чтоб я взяла его на корабль… Тогда он был слишком мал, но я обещала подумать. Вот, вроде как, до сих пор думаю, а он все надеется…

Всю оставшуюся дорогу судовой врач и капитан занимались тем, что принято называть ведением светской беседы. Некоторые индивиды были охотно согласны просидеть с Лауритцем за чашечкой чаю целый вечер, вплоть до самого рассвета, оживленно обсуждая всякую всячину. А некоторые его болтовне предпочли бы полный наркоз, о чем прямо и заявляли… Пока доктор до конца не убедился в том, к какому из двух типов людей относится мадам Шивилла Гайде, поэтому ему стоило быть очень осмотрительным, еще более осмотрительным, чем обычно. Но, с другой стороны, почву тоже нужно было аккуратно прощупывать, посему Ларри выдавал всяческие байки и истории так вдохновенно, будто ему за это платили.

— … не было ни дня, чтобы этот выдающийся капитан не вышел спозаранку из своей каюты на палубу и не развернул бы перед собой свою загадочную бумагу, пристально и задумчиво глядя на нее в течение нескольких мгновений. Зато после совершения этого ритуала вся работа на его корабле ладилась, как по маслу, и везение неизменно сопутствовало ему во всех делах. За мудрость и справедливость его любила и уважала верная команда, и каждому ее члену было жутко любопытно, что же содержит в себе этот таинственный лист, но спросить об этом никто не осмеливался. И вот, значится, почти через полвека пришло время старому мореплавателю и на покой отправляться. Бывшие сослуживцы проводили его с большими почестями, а старик, в свою очередь, завещал своему первому помощнику и преемнику все ключи от своей каюты. Заступив на должность, новый капитан в первую очередь открыл запертый ящик письменного стола, в котором обнаружилась она, одна-единственная бумага. Вся команда, затаив дыхание, в нетерпении переминалась с ноги на ногу и заглядывала друг другу через плечо, лишь бы поскорее увидеть, что же за секрет там содержался… Быть может, исполненное нежной заботы письмо жены, или откровенный портрет страстной любовницы, или последнее напутственное слово давно почившей матушки… Или, возможно, какое-то удивительное заклинание, чтение которого призывало попутный ветер и всяческие удачи. Все с замиранием сердца проследили за тем, как новый капитан развернул этот листочек бумаги… А на нем было крупным четким почерком выведено… всего-навсего… «Нос — перед, корма — зад».

Лауритц смолк, покосившись на девушку и ожидая ее реакции. Он подумал о том, стоит ли самому посмеяться над своим анекдотом, и решил, что лучше тактично промолчать, и, если мадам Гайде юмор не оценит, сделать вид… да просто постараться сделать невозмутимый вид. Но рыжеволосая красавица благосклонно расхохоталась, да так громко, что кто-то опасливо захлопнул ставни на одном из окон первого этажа. Тогда уж и Ларри с облегчением выдохнул и позволил себе посмеяться… Благовоспитанная девушка никогда не стала бы ржать на всю улицу над моряцкими анекдотами (к чести доктора Лауритца стоит сказать, что в его арсенале были только самые приличные из них)… Настоящая благородная дама, наверное, должна была беспокоиться о том, как на ней сидит платье и не растрепалась ли прическа от ветра, она морщила бы носик от запаха крепкого табака, а на борту ее, наверное, вообще бы укачивало… А мадам Гайде была такой… естественной и непосредственной, единственной и неповторимой Шивиллой.

— Ах, чтоб я сдохла и перекинулась! — весело воскликнула морячка. — Да вы, оказывается, замечательный рассказчик, доктор Траинен! Ни за что бы не подумала… Честно говоря, сначала мне показалось, что вы — жуткий зануда, книжный червь и университетский умник. А с вами, как оказалось, может быть очень даже весело.

— Спасибо… — Ее Несравненное Морское Величество, капитан Шивилла Гайде, снизошла до того, чтобы удостоить своего смиренного слугу высокой похвалы. Все, теперь жизнь уж точно прожита не зря, можно хоть сейчас с чистой совестью помирать. Если ему удалось ее рассмешить, он готов будет веселить ее каждый день… интересно только, а колпак с бубенцами она ему за это не пожалует? — Только, вот… Вы не подумайте, что я пытаюсь вас поучать. Примите это скорее как совет, дружеский, если можно… Я успел заметить, что вы очень часто употребляете браную лексику. Вы бы с этим были как-то поосторожнее, что ли. А то мало ли, какой эффект возымеют слова, повторяющиеся так часто и так экспрессивно. А то будет, как в старой притче, которую вы, наверняка, слышали… — вполне возможно, что следующая басня была Шивилле знакома, ведь эта история бородата, как старый пират. Но Ларри, тем не менее, ее напомнил, — в которой матросы раздобыли амулет, который исполняет одно любое желание, произнесенное вслух, и подарили его своему «любимому» боцману. А тот, как всегда, вышел на палубу, застал их без дела и как рявкнул по своему обыкновению: «А вы что тут расселись, лодыри, дохлую селедку мне в глотку и якорь в…», кхм… ну, вы поняли.