Записки Степной Волчицы - [60]

— Боже мой, — только и смогла выговорить я.

— Ты хотела прожить красивенькую, счастливенькую жизнь, в полной уверенности, что родилась именно для этого. Прожить ее, прирастив к ней некую скромную толику, созданных тобой красивеньких вещей, от которых и тебе, и твоим деткам, и вообще следующим поколениям таких, как ты, станет тепленько и славненько. Но не тут-то было! Ты оказалась слишком нетребовательна к жизни и жестока к самой себе. Ты зверски голодна до подвига. Ты увидела, что тебе не оставлено никаких других ролей, кроме самых героических: какой-нибудь несправедливо загнанной поэтессы-мученицы, супруги сумасшедшего, считающего себя гением, матери-одиночки, жертвующей собой и всеми своими талантами ради деточек.

— Ты как будто это испытал…

— Еще бы! Точно так же, как и ты, я жил-поживал, чувствуя себя исключительно талантливым мальчиком. Вроде пресловутого Ломоносова. Жил, чтобы вырасти, выучиться, и знай себе трудиться в тиши профессорского кабинета. Дорасти, может быть, до Эйнштейна. Доработаться до нобелевки. И что же? Жизнь в самом начале убила во мне эти глупые иллюзии. Никаких кабинетов, никаких нобелевок. Ишь, куда замахнулся! Мечты были ложью, а суровая жизнь — правдой. Не только жизнь, в первую очередь, конечно, я сам перечеркнул эти жалкие, смешные иллюзии. Еще бы! Такому человеку, каким я сам себя ощущаю, превращаться в какого-то дурака-профессора? Впрочем, я и опомниться не успел, как оказался там, где мое место — среди сонма непризнанных гениев, невидимых мессий, да просто безвестных ничтожеств. Хотим мы того или нет, осознаем или нет, но наше с тобой общее, настоящее призвание — жертвенность и мученичество… Всё правильно: когда у властей нет другой заботы, как наживаться, жиреть, скупать и перекупать, отнимать и делить, воровать и грабить, простому человеку, если он не сумасшедший, не подонок, не убийца, ничего не остается, как глушить себя водкой или еще чем. Единственная мечта, которую ему позволено иметь, — о подвигах, лишениях, самоотвержении. Грезить о Справедливости, Добре, Истине… Бывает, конечно, и так, что человек распаляет себя запретными мечтами — разбогатеть, прославиться. Бросается что-то делать, суетиться. Но лучше ему, как правило, от таких мечтаний и потуг не становится. Только хуже. В том-то и заключается наша судьба: кто рожден жить в царстве Божьем, для того Россия — не земля обетованная, а сплошной крестный путь. Вот почему, скорее всего, нам не миновать погибели. Мы до конца будем цепляться за какую-нибудь великую оправдательную мысль, за какую-то очередную спасительную идею, которую выдумали себе или которую, что скорее всего, нам лукаво подбросили те другие, находящиеся в числе немногих благополучных зрителей. О, они, словно высшие существа, заняли удобную тронную ложу и за циничными рассуждениями о «садо-мазо» взирают на громадную античную арену, сплошь заставленную крестами, на которых корчатся миллионы и миллионы…

Особенно мне понравилось, как Стива говорил о нашем неизбежном мученичестве и жертвенности. Что-то от Федора Михалыча. Как это было созвучно моей женской душе!

— И ты помог мне это понять! — воскликнула я. — Ты научил меня любить свою судьбу. Да разве не так оно всегда и было — у нас на Руси?

— Именно так, — кивнул он. — Рай земной принадлежит избранным мерзавцам, а народу — ад… И наоборот. — И, немного помолчав, продолжал: — Ты знаешь, пока я учился в университете, пока голова моя была занята одной наукой, мне даже стало грезиться, что, может быть, я тоже не народ, а какой-то избранный. Не мерзавец, конечно, но — избранный. Страшно подумать, эта иллюзия, как какая-нибудь зараза, могла въесться в меня на всю жизнь. К счастью, глядя на своего профессора, я понял, чего стоит эта избранность. Ты не поверишь, но я уже знаю всё, что он мог бы мне сказать и чему научить. Но вот я бы посмотрел на него, окажись он на моем месте. Ему-то что — всю жизнь прожил, как в тумане, думая, что, вроде какого-нибудь Циолковского, прямо из головы, у себя на коленке напишет нобелевку, откроет Абсолютную Истину. А попробовал бы он, как я, с самого начала знать, что руки коротки! Не теперь, на старости лет, а в молодости объявить себе, что здесь, в земной жизни, ему ничего не светит — а только в царствии небесном, что если кто-то и может привести его к Истине, то только Он, сам Господь Бог. Что ж, могу допустить: верующие тоже предчувствуют Истину — только с другого конца… Но я-то пока нахожусь с этого конца! Поэтому буду действовать так, как решил. Я должен узнать как можно больше женщин. Я-то знаю, сколько молодых ребят и девушек готовых продать себя тысячу раз, только чтобы добыть денег на учебу. А ведь мне нужно достичь гораздо большего…

— Стива! — воскликнула я, любуясь моим другом и грустя вместе с ним. — Я тебя прекрасно понимаю. Это совсем не смешно и не глупо — то, что ты решил. Даже в истории немало похожих случаев — когда самые светлые головы своего времени пользовались милостью и покровительством знатных особ. Вспомнить хотя бы, как дружили Вольтер и Екатерина Вторая. Как жаль, что я не член правительства, не президент, не императрица! Я не знаю, что я только готова сделать, чтобы тебе помочь! Ты такой хороший, такой умный и чуткий. Мне кажется, все, кто встретится на твоем пути, любая женщина, будут рады тебе помочь.