Записки старшеклассницы - [20]
— Значит, вам нравится, чтоб вас завоевывали? — спросила я.
— Конечно, — поддержал их Олег. — Любой юноша любит, когда с ним нянчатся.
— Кто же тогда сегодня слабый пол?
— Кто слабее, тот и слабый… — усмехнулся он и позвал меня танцевать.
Потом пришли родители. И Олег сказал, что «сдает дежурство при этом детском саде. ЧП не было, посуда цела». Оказалось, мама нас ему под надзор сдала.
День рождения называется!
Мар-Влада поддержала его. Сказала, что я блажу, и предложила бороться за самостоятельность в серьезном, а не по пустякам. Вот если я решу стать, допустим, ассенизатором, а мама захочет, чтобы я танцевала в балете, — можно воевать, отстаивать свою независимость.
Она шутила, но мне не стало легче. Тогда она предложила мне стараться совершать невозможное. Ставить перед собой совершенно нереальную цель, стискивать зубы и добиваться своего.
Но что считать невозможным? Вот я ненавижу шить, так стать портнихой? Мелко ведь, честное слово.
Мама смеется: «Опять мировая скорбь! Шестнадцать лет — и ничего не сделано для вечности!» Она знает множество цитат, а я иногда думаю, что вот умру и никому от этого на всей земле не будет ни тепло, ни холодно. Обидно!
А я люблю черчение, могу хоть сто часов сидеть, это успокаивает не хуже Шерлока Холмса. Инна мне пояснила летом, что в медицине такое занятие называется — сбрасывать нервное напряжение. И еще мне очень любопытно слушать его рассказы об архитектуре. Они у него странные — без начала и конца; вдруг начнет вспоминать детали интерьера, особенности школ разных архитекторов, и в его историях сталкиваются люди, исторические эпохи и субъективные вкусы одного человека, диктовавшего стиль…
Ну, а сегодня он пришел в класс, стал объяснять и пошатнулся, схватился за сердце, а потом извинился, постоял с закрытыми глазами и продолжал урок сидя. Голос был слабый, но он шутил, вспоминал свои встречи с Корбюзье в Париже в тридцатом году, сказал, что мечтал построить дом-башню, чтобы он напоминал сверху гигантскую бабочку, а окна все равномерно получали солнце. Во внешних вертикальных швах он хотел проложить трубки с черноземом и засадить вьющимися растениями типа плюща, они бы оплели дом и не давали ему перегреваться на солнце.
После звонка он попросил проводить его до учительской, опирался на меня очень тяжело, еле ноги передвигал. А потом нам Икона рассказала, что у него сын недавно утонул, жена лежит с тех пор парализованная.
И вот после уроков я предложила Димке собрать комсомольскую группу, чтобы обсудить паше поведение на уроках черчения. Димка согласился, только решил не звать Икону, она бы не позволила обсуждать учителей даже с благими намерениями. Галка заявила, что его жалеть глупо: старик — беспомощный учитель, мы не получаем прочных знаний, дисциплину не ученики должны устанавливать, а учитель. Я взорвалась и назвала ее слова бесчеловечными, я сказала, что он не виноват, что некоторые из нас не люди, а потребители, что он прав, не спуская халтурщикам.
— Формалист! — крикнул Сенька. Ему чертила все работы Татка.
— Нет, творческая личность! Поэтому и не допускает неуважительного отношения к своему предмету, он наивно думает, что будущие архитекторы должны чертить сами, без помощи пап, мам и нежных девочек…
И тут меня поддержал Димка. Он сказал, что в нашем хамстве виновата и Икона, она всегда подчеркивала, что черчение — второстепенный предмет. А старик — молоток, гнет свою линию и «за так» двойки не исправляет; значит, он волевой человек.
В общем, решили срочно подчистить все «хвосты» по черчению. Я пообещала в последний раз сделать работу за Любу, она плохо видит. Гриша взял на себя «расхристанного» Сидорова, как очень точно его назвал чертежник.
Я долго не замечала какого-то военного без погон, который сел сзади. Димка в конце объявил, что зовут его Геннадий, что он прикреплен к нашей комсомольской организации по собственному желанию. Он бывший летчик-испытатель, попал в аварию, теперь на инвалидности и хочет поработать с молодежью, чтобы решить, сможет ли он стать учителем.
Он худой, сильно хромает. Лицо некрасивое, крупное, из одних углов, а очки как у меньшевиков в кинофильмах. И волосы не лежат, а все время приподнимаются от любого ветерка. Около рта большое родимое пятно, как фасолина. Кажется, ужасно нервный, все время что-то крутит в пальцах, а голос низкий, но не противно бархатистый, как у певцов, а сучковатый, с трещинами.
