Записки старика - [14]

У нее был вечер. Генерал-губернатор кн. Хованский[83] и вся почти городская аристократия при звуке музыки, танцах и изящном угощении весело проводили время. Хозяйка играла в карты. Ей повезло и она осталась в значительном выигрыше.

– Не поверите, как я рада сегодняшнему выигрышу, – сказала она после ужина.

– Верю. Выигрыши всегда доставляют удовольствие, – возразил генерал-губернатор.

– Нет! Не потому, а вот по какой причине. На днях я узнала, что школка девиц при монастыре марьявиток страшно бедствует, и монахини не имеют никаких средств поддержать ее. Прежние благотворители частью умерли, частью обеднели, а новых нет и не предвидится. И вот я завтра весь мой сегодняшний выигрыш жертвую на удовлетворение первых потребностей этой школки. Надеюсь, что ежели его не хватит на то, то мне придется прибавить не Бог весть какую сумму.

– А! В таком случае позвольте и мне принять участье в вашей благотворительности, – сказал князь, вынул из бумажника 25-рублевую ассигнацию и почтительно подал ей в руки, прибавляя: «Будьте добры, не откажите».

Вслед за генерал-губернатором все пристали с просьбою принять и от них посильные приношения. Собралась еще порядочная пачка десяти— и пятирублевых ассигнаций.

Надобно знать, что в Витебске был благотворительный женский комитет под председательство ее сиятельства княгини генерал-губернаторши[84], и чуть ли не ежедневно по вечерам у генерал-губернатора была игра в карты в пользу этого комитета. Но только весь комитет-то состоял из княгини-председательницы, жены управляющего канцелярией генерал-губернатора и третьей какой-то дамы, живущей в Петербурге и не посещавшей никогда Витебска. Понятно, что собираемые в этот несчастный комитет деньги исчезали как-то бесследно и ни один бедный не получил из него ни копейки. Заявлением радости по случаю выигрыша г-жа Пестель сильно задела его сиятельство и его супругу. Однако же хитрый дипломат ловко отделался пожертвованными лично им 25-ю рублями, не вспомнив ни слова о quasi-комитете ее сиятельства, в члены которого Пестель не была приглашена. Да и к чему? В нем она только бы была неуместною помехою.

На другой день около полудня экипаж ее подъехал к монастырю, она выпорхнула из него, переговорила с настоятельницею, взяла с собою монахиню, заведовавшую хозяйственною частью школки, и повезла по лавкам и магазинам, чуть издержала в один день, по всем соображениям монахинь, более 500 рублей. Приятно вспомнить про эту ангельски милую и добрую женщину. Мало подобных ей можно встретить в продолжении самой продолжительнейшей жизни!

Светочем науки слыл тогда инспектор врачебной управы, воспитанник какого-то германского университета, Гюбенталь[85]. Слава его как знаменитого врача и магнетизера распространялась далеко, и не только из соседственных, но и из отдаленных местностей приезжали к нему для лечения. Месмеризм[86], с необходимою примесью шарлатанства, был тогда в большом ходу, и занятие им было очень прибыльно. И вот доктор-магнетизер вскоре приобрел сперва красивенький каменный двухэтажный дом у главной площади, а потом и хорошенькое именьице, переименовав его в Карлово, и завел в нем образцовую ферму, которую в письмах и брошюрах своих называл […][87] (мое владение). Успехи и в служебных и в финансовых отношениях породили в нем от особенный психологический феномен, который можно назвать самообожанием, а отсутствие нравственных и физических препятствий к дальнейшему развитию этого искривления характера сделали его высокомерным гордецом. Он был вполне уверен, что с одного взгляда узнавал сущность болезни пациента, не спрашивая даже, что тот чувствует, и не прибегая ни к каким научным диагнозам. Еще более, думал, что силою своею мысли он может заставить кого бы то ни было действовать и даже думать по его внушению. Можно представить, какие иногда из этого выходили курьезы, но они нисколько не подрывали репутации Гюбенталя, потому что весь почти город видал, как дама высшего аристократического полета и щепетильная щеголиха г-жа Петриковская в утреннем только пеньюаре и чуть не бегом обошла три раза вокруг ратуши по внушению, сообщаемому ей накануне во время магнитного сна. Помня, что le grand homme est partout oщ s’йtend sa gloire[88], Гюбенталь всеми мерами добивался, чтобы о нем только говорили без умолку. То он пропишет какой-нибудь грязной и вонючей еврейке такой рецепт Rp. Aquae fluvialis[89] XXX V.D.S. для омовения, то обрежет ноги поросенку и пришьет к нему утиные лапы, то обрубит хвост коту с целью прирастить к нему петушиный гребешок, то, наконец, выкинет какой-нибудь кунштюк совершенно иного рода. Вот один из множества последних.

В одном доме сошелся Гюбенталь с молодым человеком, г-м Богомольцем, единственным сыном бывшего и уже покойного губернского предводителя дворянства, оставившего после себя многочисленное семейство, состоящее из шести или семи дочерей, взрослых и подлетков. Все они нисколько не были похожи ни на мать, ни на брата, ни даже между собою. Одна, красивейшая из всех, по общему мнению, была настоящая цыганочка, другая смахивала на сантиментальную немочку, третья была какого-то размашисто-гайдамацкого пошиба и т. д. Сотустая молва когда-то носилась, что маменька всех их в молодости своей, как говорится, гуляла. Но ведь молва что волна – поднимется и уляжется, а именно в это время она улеглась совершенно. Муж скончался, а сама маман была в таком уже возрасте, когда и страсти и страстишки тоже улегаются.