Записки советского интеллектуала - [2]

Кроме того, археология Москвы оказалась неполноценной, так как из-за бурного развития столицы СССР стала заложницей ее городского хозяйства. Конечно, так обстояло дело с археологией во многих мировых центрах, но своеобразие жизни социалистического мегаполиса усиливало эффект. Строительство шло слишком быстро, и ученым оставалось только фиксировать ход разрушений. Это плохо сочеталось с методами археологических работ, требующих спокойной обстановки и протяженности во времени. В давно замерших Суздале, Ростове или Переславле, а тем более на давно погибших городищах культурный слой меньше поврежден, а работать несравненно удобнее: нет многометровой толщи техногенного балласта, не надо применяться к срокам вечно опаздывающих строителей и противостоять мертвящим запретам администрации. Понятно поэтому, что внимание археологов вскоре сосредоточилось на более древних и лучше сохранившихся городах, особенно Новгороде, где было больше возможностей для крупных исторических открытий, вскоре и сделанных. В Москве же период «героического штурма» 1930-х годов сменился долгими годами затишья, когда археологические материалы целиком уходили в отвалы строек и не интересовали почти никого. Затем грянула война, и во вторую половину XX столетия московская археология вступила, так и не начав регулярных раскопок.

Впрочем, Михаила Григорьевича в довоенный период эти вопросы еще не волновали — он, как сам пишет, участвовал в раскопках других городов и собирался стать историком или этнографом. К раскопкам в Москве он пришел только после Великой Отечественной войны, когда в археологии произошел ряд важных изменений. В политике сталинизма явственно обозначился великодержавный шовинистический акцент, в силу которого изучение национального наследия, в том числе археологическое, воспринималось уже как проявление патриотической активности. Кроме того, подогревался интерес к Москве как столице СССР, началась подготовка празднования ее 800-летия. Наконец, в послевоенный период из Ленинграда в Москву переместился, в ходе общей централизации управления наукой, академический Институт истории материальной культуры (позже археологии), на который, естественно, ложилась ответственность за раскопки: археологическое прошлое Москвы не должно было уступать ее блестящему настоящему и фантастическому будущему.

В этих условиях и началось создание специальной структуры — Московской археологической экспедиции ИИМК, руководителем которой в первый период ее существования и стал Михаил Григорьевич. Начало было очень удачным: удалось провести первые научные послойные раскопки у церкви Никиты Мученика, на мысу при впадении реки Яузы в реку Москву — в одном из мест, где предполагалось древнейшее поселение города, легендарная ранняя Москва — «Кучково». На этом мысу планировалось строительство высотного здания, так что раскопки имели и охранную цель. Ученик А. В. Арциховского и М. Н. Тихомирова, Рабинович смог организовать на Яузе образцовые с точки зрения методики раскопки: впервые в Москве культурный слой открывали достаточно методично, пласт за пластом. Впервые же было изучено кладбище XVI в. (ученые середины XX в. обычно этими материалами пренебрегали). Наконец, на Яузе была впервые открыта и часть большого района керамического производства Москвы, ее Гончарной слободы.

Следующим крупным «полевым проектом», начатым Михаилом Григорьевичем в Москве, стали широкие раскопки в Зарядье. Их необходимость была вызвана начинавшейся безумной «очисткой» этого древнейшего района города под строительство гостиницы «Россия». Впрочем, Рабиновичу удалось проработать в Зарядье лишь первые сезоны: начавшаяся кампания борьбы с «космополитизмом» прервала его быстро и успешно развивавшуюся карьеру археолога Москвы. А затем случилось то, о чем говорилось выше, — он был уволен из Института по причине «несовместимости» его фамилии с должностью руководителя археологических работ в Москве. Борьба за справедливость ни к чему не привела, да и не могла, разумеется, в тогдашних условиях привести. Раскопки в Москве, кстати, были приостановлены на несколько лет. Рабинович, в общем, «легко отделался». Если не считать таких «пустяков», как отстранение от любимого дела и понижение зарплаты в несколько раз.

Об этих гонениях, так же как и о своем упорном сопротивлении травле, Рабинович рассказал в мемуарах с впечатляющими подробностями. Но Михаил Григорьевич продолжал работать в Музее истории и реконструкции Москвы, где с 1947 по 1957 г. заведовал археологическим отделом, а в 1953–1957 гг. был заместителем директора по научной части.

Последняя возможность изучить древнейшие объекты города открылась для него уже после вынужденного ухода из Московской экспедиции, при строительстве Дворца съездов в Кремле (на рубеже 1950–1960-х годов). Правда, эта «хирургическая операция» по встраиванию Дворца в исторический ансамбль Кремля была настоящим преступлением, да и условия для исследований были самые ограниченные. Но все же это были первые серьезные археологические работы в Кремле, прежде совершенно недоступном для археологов. Михаилу Григорьевичу удалось получить первые сведения о ранней топографии и особенно об укреплениях домонгольской Москвы. Правда, он и те ученые, которые с ним сотрудничали и поддерживали его точку зрения, несколько удревнили даты открытых ими памятников. В их глазах история древнейшей крепости начиналась в X в., задолго до первого упоминания Москвы в летописи. Сегодня это общее для историографии того времени положение представляется ошибочным: большинство историков сходится во мнении, что Москва не выросла из родового славянского поселка, а была возведена единовременно в середине XII в. как княжеская крепость. Разница здесь не только хронологическая, но и принципиальная. Уже в ходе раскопок с Рабиновичем спорили ученые, работавшие рядом, — например, столь нелестно характеризуемая им Т. В. Равдина настаивала, что в Кремле нет слоев не только X, но и XI в. Тем не менее сам факт открытий внутри Кремля стал неожиданным и ярким событием в хронике городской жизни, а обнаружение древнейших крепостей — выдающимся вкладом в историю Москвы, давшим материал для последующей дискуссии и реинтерпретаций.