Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение, 1941-1946 - [75]

Справедливость требует, однако, отметить мужественных людей, осмеливавшихся затрагивать в те годы эту неблагодарную и опасную для них тему. Писатель Сергей Сергеевич Смирнов провел цикл телевизионных передач «Подвиг», в которых впервые заговорил о бывших военнопленных, как о патриотах Родины. Правда, вскоре кто-то из членов партийного руководства страны спохватился, и эти передачи были прекращены. Огромную роль в перемене отношения к военнопленным сыграл фильм Г. Чухрая «Чистое небо». Нельзя все же не заметить, что и передачи С. Смирнова, и фильм Г. Чухрая повествовали не о военнопленных вообще, а о тех, кто совершил особо героические поступки.

Необходимо заметить, что и до сих пор еще не изжит из общественного сознания «синдром» недоверия к бывшим пленным, в связи с чем многие из них избегают говорить об этой части своей военной биографии. Приведу такой пример.

Ежегодно в деревне Деньково близ Волоколамска у мемориала доваторцам, катуковцам и панфиловцам на братской могиле погибших при обороне Москвы встречаются ветераны этих соединений. Года четыре тому назад на такой встрече ко мне подошел корреспондент истринской районной газеты, присутствовавший там, чтобы взять интервью. Как только в моем рассказе зашла речь о том, что я попал в плен, он тут же, не пытаясь соблюсти правила вежливости, прервал нашу беседу.

Особого внимания требует сопоставление положения советских военнопленных, лишенных по воле сталинского режима опеки Международного Красного Креста, с условиями содержания в плену наших союзников. Отношение германских властей к военнопленным всех стран, кроме СССР, регулировались Женевской конвенцией 1929 года, к которой Сталин отказался присоединиться, заявив: «Военнопленных у нас нет, есть предатели». Так, англичане и американцы, будучи в плену, продолжали получать денежное содержание, даже в повышенном размере, начислявшееся на их счета на родине, получали очередные воинские звания, посылки из дома, Красный Крест осуществлял денежные выплаты в специальной обменной лагерной валюте, обеспечивал почтовую связь. Инвалиды и тяжелобольные переправлялись на родину через нейтральные страны.

Приведенные в этой книге фотографии демонстрируют, как в соседних зонах, отделенных проволочной оградой, французы пьют пиво, англичане дают симфонический концерт жителям города, проводят футбольные матчи и состязания по боксу. Все это часто на виду у погибающих от голода и издевательств советских военнопленных.

Как это ни печально и стыдно нашей стране, в Германии во многих городах существуют и активно действуют музеи и общественные организации, публикующие исторические материалы о лагерях военнопленных, поддерживающие в идеальном состоянии памятники и мемориалы, ежегодно проводятся акции под девизом Nie Wieder! («Никогда более!»).

В нашей стране на ее территории, оккупированной фашистами, располагались лагеря военнопленных, отличавшиеся особой жестокостью. В первые годы войны оккупанты считали себя полностью свободными от любой ответственности перед мировым сообществом за свои преступления, ведь «победителей не судят», а в своей грядущей победе они тогда не сомневались. Но ни в Вязьме (лагерь № 230) и Смоленске (лагерь № 240), ни в Пскове (лагерь № 372) и Луге (лагерь № 344) вы не найдете памятных знаков на местах, где страшной участи подверглись десятки (если не сотни) тысяч советских воинов.

Моя биографическая повесть «Плен», рассказывающая о пережитом, касается лишь части всей проблемы этой малоизвестной или совсем неизвестной страницы истории Отечественной войны. Дело в том, что к началу 1944 года, когда я оказался в плену, режим содержания военнопленных, по сравнению с 1941–1942 годами, значительно смягчился. Опасаясь распространения эпидемий дизентерии, тифа и туберкулеза на немецкое население через неизбежные контакты между пленными и лагерным персоналом, власти создавали в лагерях бани и пункты санобработки, стали выдавать «эрзац-мыло» (кусочки какого-то минерала, слегка мылящегося при соприкосновении с водой), в бараках были установлены печки, для которых выдавалось в минимальном количестве топливо. В то же время продовольственный паек оставался столь же мизерным, совершенно недостаточным для поддержания жизни, издевательское отношение к пленным, как к «недочеловекам» (untermenschen), не изменилось.

Итак, возвращаюсь к 14 января 1944 года. Открыв глаза, я обнаружил себя полусидящим среди каких-то мешков на движущейся повозке.

Ехали довольно долго, в какой-то большой деревне остановились на привал. Тот же здоровенный амбал перетащил меня в приземистое одноэтажное здание, вероятно казарму, и уложил на нары, расположенные вдоль стены большой комнаты. На этих же нарах лежал тяжелораненый русский солдат, находившийся без сознания, стонал иногда. Я подумал, что он уже при смерти. Амбал притащил мне тарелку с толстыми блинами и стакан чая. Чай я выпил с наслаждением, к блинам же притронуться не мог, даже вид съестного вызывал у меня рвотные ощущения.

Не помню, сколько времени я провел в этой комнате. Входили и выходили власовцы и немцы, не обращая на меня внимания. Иногда присаживались у стола, пили и закусывали.