Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - [162]
В «Наоборот» Гюисманса есть целая глава о «Саломеях» Гюстава Моро, висящих в доме дез Эссента. От них тянется нить в Венецию, куда мы потом отправились: я знала, что в баптистерии базилики Сан-Марко среди мозаик, посвященных жизненному пути Иоанна-Крестителя, есть изображения Саломеи – и одно из них, по моему предположению, повлияло на стихотворение Блока «Холодный ветер от лагуны» из цикла «Венеция». Баптистерия закрыта для туристов, но мы сумели найти хранителя, которому Чарли, хорошо говоривший по-итальянски, объяснил, что мы пишем о ее мозаиках, и он нас пустил. Мое предположение подтвердилось.
От декаданса – к смешному: в знаменитом ресторане «Бар Гарри» (на канале Giudecca), который любил Хемингуэй, неподалеку от нас сидел Вуди Аллен с корейской падчерицей (своей возлюбленной!) в компании немолодых итальянцев; все, кроме Аллена, – в стиле «beautiful people». Пока те вели светскую беседу, Вуди поедал пасту, уйдя в это занятие с головой. Чарли спросил нашего официанта, похож ли он на Вуди Аллена; тот ответил, что Чарли покрасивее (что было правдой). «Бар Гарри» очень дорогой, но Чарли хотел красивой жизни (притом что приехали мы не на катере-такси, а на водном автобусе-вапоретто).
Меня вообще поражало, как он распоряжается деньгами – тратится на дорогие рестораны и гостиницу, куда мы также прибыли на вапоретто (с тяжелыми чемоданами), и экономит на такси! Стояла жара; я изнывала и ворчала. В моей семье на такси и прочее в том же духе денег не жалели, зато в очень дорогие рестораны не ходили. В таких мелочах мы с Чарли сильно отличались друг от друга: мне был больше по душе доступный повседневный комфорт, чем буржуазные знаки достатка. Впрочем, под моим влиянием он со временем стал меньше экономить по мелочам (не слишком ограничивая себя в красивой жизни), а я научилась у него дегустировать вина.
От Вуди Аллена в нем действительно что-то было, скорее, впрочем, в манере поведения, чем во внешности. Чарли был остроумен, и его юмор иногда напоминал юмор Вуди – наверное, «еврейскостью». Но еще больше его «приглушенный» юмор напоминал мне о моем отце. Чарли вообще был на него чем-то похож: скромностью на публике, нежеланием привлекать к себе внимание, тонким пониманием меня. Ася радовалась моему выбору.
Самым «личным» нашим путешествием была поездка в Баварию. Помнится, в Мюнхене Чарли показал мне то место, откуда герой «Смерти в Венеции» Томаса Манна решает отправиться в Венецию. Мы, конечно, пошли в Старую пинакотеку, где посмотрели портреты его предков, и Дом Ленбаха, который славится лучшей в мире коллекцией картин Кандинского мюнхенского периода – моего любимого.[626] Рядом с ним расположенный Дворец Бернхаймеров стоял в лесах. Мне пришлось уговаривать Чарли пройтись вокруг него; как мне иногда казалось, он переживал то, что оказался полностью отрезан от владений Бернхаймеров после смерти отца. Как бы то ни было, я тут восстанавливаю их семейную историю в его память, отчасти по печатным источникам.
Впрочем, Чарли тогда встретился со своим кузеном Конрадом, отчасти восстановившим в Мюнхене (и в Лондоне) фирму Бернхаймеров. От него он узнал, откуда леса на их бывшем магазине: Дворец был продан, и новые хозяева его ремонтировали. Чарли Конрад не понравился, а тот, в свою очередь, мог считать его отца предателем семейного дела (с другой стороны, Ричард и его дети не претендовали на семейные деньги). Я же в тот вечер отправилась на ужин со своими друзьями: Борисом Гройсом и литературоведами Игорем Смирновым и Ренатой Дёринг[627]; Чарли потом жалел, что не пошел с нами. Наша компания была в его вкусе, в отличие от немецкого кузена и его семьи.
Разумеется, мы поехали на Штарнбергское озеро, в котором Чарли купался с отцом, а я – с бабушкой. Там был богатый курортный городок, который, как мне думается теперь, напоминал бабушке о ее юности на Черном море. В Фельдафинге мы навестили Гройса; незадолго до этого он останавливался у нас, когда выступал в Беркли с докладом, и они с Чарли подружились. Оказалось, что хозяйка дома, у которой он снимал комнату, хотела познакомиться с потомком Бернхаймеров. Она отвела нас на виллу, где Чарли в юности бывал на семейных сборищах, а теперь размещалась престижная частная школа. Там висели старые фотографии Бернхаймеров – возможно, в качестве символической, не денежной компенсации («Wiedergutmachung», которую немецкие евреи получили после войны). Затем Боря повел всех ужинать в ресторан на берегу озера, где мы говорили «об умном» – о наших «диаспорических идентичностях» и их значении. Этот вопрос (естественно, не в современном теоретическом ракурсе) волновал меня с юности.
На следующий день, отдавая дань памяти уже моего немецкого детства, мы съездили в Вайльхайм, откуда я с бабушкой приезжала на Штарнбергское озеро автобусом; там наша семья встретила конец войны – чуть ли не в той гостинице, в которой мы с Чарли остановились. Мы попали туда, спасаясь от «красной опасности» в Югославии, а затем от Красной армии в Австрии, а отец Чарли уехал из Германии от нацистов десять лет раньше. В 1948 году моя семья из Вайльхайма отправилась в Бремен, чтобы плыть в Америку. Несмотря на столь разные обстоятельства – семейные, жизненные, – воля случая свела нас в Беркли.
Погребение является одним из универсальных институтов, необходимых как отдельному человеку, так и целому обществу для сохранения памяти об умерших. Похоронные обряды, регламентированные во многих культурных традициях, структурируют эмоции и поведение не только скорбящих, но и всех присутствующих. Ольга Матич описывает кладбища не только как ценные источники местной истории, но прежде всего – как музеи искусства, исследуя архитектурные и скульптурные особенности отдельных памятников, надгробные жанры и их художественную специфику, отражающую эпоху: барокко, неоклассицизм, романтизм, модерн и так далее.
В книге известного литературоведа и культуролога, профессора Калифорнийского университета в Беркли (США) Ольги Матич исследуется явление, известное как "русский духовный ренессанс", в рамках которого плеяда визионеров-утопистов вознамерилась преобразить жизнь. Как истинные дети fin de siecle — эпохи, захватившей в России конец XIX и начало XX века, — они были подвержены страху вырождения, пропуская свои декадентские тревоги и утопические надежды, а также эротические эксперименты сквозь призму апокалиптического видения.
«Физическое, интеллектуальное и нравственное вырождение человеческого рода» Б. А. Мореля и «Цветы зла» Ш. Бодлера появились в 1857 году. Они были опубликованы в эпоху, провозглашавшую прогресс и теорию эволюции Ч. Дарвина, но при этом представляли пессимистическое видение эволюции человечества. Труд Мореля впервые внес во французскую медицинскую науку понятие физического «вырождения»; стихи Бодлера оказались провозвестниками декаданса в европейских литературах. Ретроспективно мы можем констатировать, что совпадение в датах появления этих двух текстов свидетельствует о возникновении во второй половине XIX века нового культурного дискурса.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.