Записки психиатра - [29]

Отправляя на обследование парня с подозрением на дебильность, пришлось выслушивать вопли отца – как же, родное чадо, и вдруг дебил. Пытаясь показать негодующему родителю, что, мол, вот – и то на это он не может умножить, и этого не знает, доктор обнаружил, что родитель знает еще меньше. Что ж, груши на яблоне не растут.

Отчим другого парня умолял, чтобы пасынка забрали в армию. Причина оказалась простой: парень страдал игроманией и успел просадить в салоне игровых автоматов какую-то неимоверную сумму. Основной аргумент был: «Ну пусть ему хоть там мозги вправят!»

Другой призывник ни дня не учился в школе. Почему? Только не падайте: папа не разрешил. У папы, видите ли, были веские причины. Старшая дочь училась хорошо, и родитель пожелал, чтобы она сдавала экзамены экстерном, а школу не посещала – мол, дома дел по горло, нечего время терять. Получив отказ, он так разобиделся на систему образования, что заявил: «Тогда моего сына вы и вовсе не получите». Папа сказал – папа сделал. В итоге двадцатичетырехлетнее безработное дитё оказалось совершенно неграмотным, и все планы в отношении дальнейшей жизни сводились к мечте стать фокусником, без тени попыток мечту сию сбыть. Возможно, ждет заветного «ахалай-махалая» из уст самого Акопяна.

Одного призывника привела гневно раздувающая ноздри врач-окулист. Он, видите ли, не мог назвать ей буквы. Стали выяснять – и в самом деле не мог. Потому что не знал. В цыганском таборе такие умения ни к чему. Вот украсть что или…

– Ну, что она ко мне привязалась! Красавица, давай погадаю – что было, что будет, чем сердце успокоится, а?

Деньги при этом считал с лету. Вернулись к окулисту, стали проверять зрение по «подковкам» – снова загвоздка: ну не знает ромалэ, где право, где лево! Уговорились, что будет пальцем показывать, в которую сторону она разомкнута. Зрение оказалось стопроцентным.

Пришел очень стильно одетый, модно постриженный и уложенный вьюноша. Танцующей, чуть развинченной походкой приблизившись к столу, он слегка оперся о его край, продемонстрировал безупречный маникюр. На вопрос о жалобах чуть жеманно ответил:

– Доктор, я парикмахер, – последнее слово было произнесено с придыханием.

– Ну, парикмахер, понятно, а жалобы-то какие?

Взгляд из-под слегка подкрашенных ресниц, как на пьяного сантехника, с которым общаться неприятно, но приходится – унитаз-то течет…

– Доктор, вы не поняли, я – ПАРИКМАХЕР!

– А, гомосексуалист? Так бы и сказали, а то ваши эвфемизмы я не успеваю разучивать.

Часто приходится слышать, как призывники полушепотом рассказывают о том, что кто-то из них классно закосил под дурачка. Официально заявляю: вовсе нет, смекалистые вы мои. Вовсе нет. Косить вам даже не пришлось.

Вообще же, несмотря на напряженный график и некоторую общую уставную придурковатость, работать в военкомате интересно и полезно для сохранения пластичности мыслительных процессов. А также развития обостренного чувства нюха и воинской смекалки. Вспомнил, кстати, песенку, очень даже в тему. Слышал много редакций, вот одна из них. Здорово поднимает боевой дух личного состава.

На Юг вороны полетели (елки-палки),

Пришла осенняя пора (дождь и слякоть),

Ребят всех в армию забрали (хулиганов-раздолбаев),

Настала очередь моя (главаря).

Пришла повестка с райвоенкомата (на бумажке туалетной, сильно смятой, чем-то сжатой)

Явиться в райвоенкомат (в девять-тридцать, мелкой рысью).

Мамаша в обморок упала (возле печки, к лесу задом),

Сестра сметану пролила (вот противная девчонка, рубль двадцать потеряли).

Друзья, мамашу посадите (обратно на печь, все как было),

Сестра, сметану подлижи (за рубль двадцать, в банку снова).

А я, молоденький парнишка (лет 17, 20, 30, 40 с гаком, сколько было – уж не помню),

На фронт Германский подался (прямо с места и в кальсонах).

За мною вслед бежит Аксинья (юбка синяя, морда тоже)

В больших кирзовых сапогах (на босу ногу без капрона, оба правых нестандартных).

За нею следом Афанасий (семь на восемь – восемь на семь)

С большим спидометром в руках (как будто скорость измеряя в килограммах на ходу).

Сижу в окопе неглубоком (метров 8, может, 10, залезали с парашютом),

Подходит ротный командир (рожа – клином, звали – Климом).

Здорово, братцы-новобранцы (матерь вашу, вас туда же),

Сейчас в атаку побежим (прямо, влево и обратно, чтобы чисто не замерзнуть).

Летят по небу самолеты (бомбовозы, поки-фоки и не токи),

Хотят засыпать нас землей (черноземом и навозом, грязью всякой, с головою).

А я, молоденький парнишка (лет 17, 20, 30, 40 с гаком, сколько было – уж не помню),

Лежу с оторванной ногой (челюсть сбоку, глаз в кармане, притворяюсь, симулянт).

Ко мне подходит санитарка (звать Тамарка):

Давай тебя перевяжу (сикось-накось, накось-сикось)

И в санитарную машину (студебеккер, черный ворон без мотора, экскаватор)

С собою рядом положу (для интересу, мягче будет, так удобней, только боком).

С тех пор годов прошло немало (лет 17, 20, 30, 40 с гаком, сколько было – уж не помню),

В колхозе сторожем служу (не тужу),

Ращу картошку-скороспелку-пионерку (свиньям на корм, людям тоже),

Жену Тамарку сторожу (от соседей и туристов, чтоб не сперли, а ведь могут – в наше время…)