Записки простодушного - [29]

Вкусы у нас с братьями были разные. Гера нежно любил мясо (только редко оно ему перепадало), Шура мясо почти не ел, обожал картошку («У, картовная душа!» — говорила мама). Мое сердце на всю жизнь безраздельно отдано лапше, макаронам. Любимые «деликатесы» — тоже у всех разные. Гера любил известку («Опять печь ободрали! Это ты опять, Герко!» — сокрушалась мама). Шурка с аппетитом хрупал древесный уголь из углеморника (углеморник — металлический бак на ножках, куда ссыпали из печки красный, пышущий жаром уголь и «морили» (охлаждали) его). Ну а я, помню, бегал за редкими проезжающими машинами и жадно вдыхал выхлопные газы.

С продуктами в стране победившего социализма было неважно, даже до войны. Были распространены «заказы»: заказывали в централизованном порядке посылки из Москвы. Помню, получаем такую посылку: две банки рыбы в томате, халва, ридикюль (так почему-то в провинциальном Воткинске называли женскую сумочку). Кажется, что-то еще было, не помню что, ерунда какая-то. Первый раз в жизни пробовали мы с братьями халву и рыбные консервы, изумлялись, как это рыбьи кости могут быть мягкими и съедобными! Но главное — божественный вкус: если бы мы были царями, то, конечно, ели бы только халву и рыбу в томате! (Кажется, и то и другое мы после этого случая ели только через несколько лет, уже после войны.)

В войну продукты получали по карточкам. Категорий было четыре. Рабочие получали 800 грамм хлеба (на день), 800 г жиров (на месяц), 800 г сахару (на месяц). Служащие — 500, 500 и 500; дети (то есть каждый из нас) — 300, 300 и 300; иждивенцы (то есть мама) — 200, 200 и 200. Хлеба по современным меркам не так уж и мало, но ведь всё остальное надо было добывать самим! К тому же даже эти карточки нелегко было отоварить.

Какие были очереди! Делились они на два типа: «живая очередь», когда люди стояли, сцепившись друг с другом (чтобы никто не влез со стороны), и «очередь по записи», когда ставили номер (на руке чернильным карандашом или на спине мелом). Но сильные лезли, конечно, без очереди. Помню, как какие-то молодцы из хвоста очереди раскачали своего товарища и он пролетел над головами прямо к началу очереди, на головы стоящих там людей. Стоишь в очереди, стиснутый спинами и задами (я даже и для своих малых лет был маленький), дышать нечем, только бы не упасть — затопчут!

Давали еще соль, в достаточных количествах, но каменную, крупными, чуть ли не в кулак, кристаллами. Как нудно было тяжелым пестом долбить и долбить ее в ступке до пригодного в пищу состояния!

А галдящие рынки, покрытые, как асфальтом, толстым слоем скорлупы подсолнуховых семечек! Конечно, немало было здесь жульничества («Не обманешь — не продашь»), но такого всеобщего беспредела, как сейчас, не было на рынках даже в те годы. Я ничуть не удивляюсь сейчас, когда, приходя домой, обнаруживаю, что купленных фруктов — не килограмм, а всего 800 грамм, а то и меньше. В годы моего детства вешали на нормальных весах или безменах, нормальными гирями и — непременно «с походом», то есть пусть с небольшим, но перевесом. Видимо, это была традиция, идущая от дореволюционной России, а может, и от библейских времен. Ведь еще в Притчах Соломоновых сказано: «Неверные весы — мерзость пред Господом, но правильный вес угоден Ему». Повесить бы этот девиз перед входом на наших рынках!..

Поскольку уж я попал на тему общественной потребморали, скажу, что государственное рассматривалось как общее, то есть ничье. Выкосить полянку в лесу или срубить там дерево не считалось грехом, но вот присвоить частную собственность считалось предосудительным. Помню, вся улица осуждала нашего соседа-украинца (Сашку-хохла) за проделки его детей. Когда мимо их дома проезжал воз с сеном, эти братья-разбойники, вооруженные граблями, выскакивали из подворотни и (думаю, не без ведома отца) «причесывали воз» — сдирали с задней его части охапки сена, потом аккуратно собирали их в кучу и оттаскивали на свой сеновал.

Крайне однообразна была наша пища. Завтрак, обед, ужин состояли обычно из одного блюда — похлебенька из картошки или из квашеной капусты с домашней лапшой. Похлебка — это что-то среднее между первым и вторым — густой суп или жидкое второе. Иногда была каша, картошка. А когда мама уходила куда-нибудь на несколько дней, мы питались почти исключительно тюрей — разбавленное водой молоко с накрошенным в него хлебом.

Благодаря маминой сверхэнергии (и помощи дедушки) мы в войну не голодали, вставали из-за стола с тем «ощущением легкого голода», которое пропагандируется всеми руководствами по рациональному и здоровому питанию.

Но иногда нам выпадала радость, которой лишены сейчас люди, — радость от вкусной и главное — обильной еды (поймете ли? — обильной, досыта, «от пуза»!) По большим праздникам мама пекла пироги — с капустой, с ягодами, с рыбой, а то и с мясом. Гораздо чаще (но только по воскресеньям) пекли олашки (оладьи). «Завтра олашки пекчи будем!» — говорила мама накануне, и мы прыгаем, кричим, от восторга тузим друг друга. Потом приносим со двора дрова (извините за перекличку с известной скороговоркой). Выбираем самые лучшие, самые ровные полешки. Мама укладывает их в печь (еще теплую после утренней топки), а сверху — свои и наши валенки, чтобы и дрова, и валенки просохли за ночь. А потом нам остается следить за всеми стадиями подготовки к приятному событию. Вот мама с вечера замешивает тесто («Мама, только побольше делай!»), вот ставит квашню на ночь на теплую печь. А как приятно было проснуться под утро от постукивания мутовки в квашне (мама подмешивает муку) и вспомнить, что сегодня — олашки, и снова уснуть, пока мама не разбудит обычной шуткой: «Вставайте, козлы, подымайте хвосты! Вставайте, вставайте, толките молоко, счас олашки пекчи будем». И вот, надев нагретые в печи валенки (мы и дома в них ходили), поплескав в лицо холодной водой из рукомойника, выныриваю в сени, хватаю обжигающе холодную миску с замороженным кругом молока и ставлю ее в открытую печь, но не слишком близко к горящим поленьям. Это ответственное дело закреплено за мной: нужно, чтобы молоко не растаяло, а только чуть подтаяло с боков — ведь его нужно потом толочь в миске до получения белой похрустывающей кашицы.