Записки профессора - [29]

На следующий день пришла сама первый секретарь райкома. Эта уже устав знала. «Мы исключили К. не в соответствии с буквой устава, а в соответствии с его духом», – заявила она.

Я: «Не могу согласиться с таким противопоставлением буквы и духа. Скажите, в чём виновен К.?»

Она: «Он распространял контрреволюционные листовки».

Я: «Хорошо, принесите эти листовки в наше комсомольское собрание и покажите их. Если они контрреволюционные, мы исключим К. немедленно. Но – принесите листовки».

Она (после недолгой заминки): «Листовок не было».

Я: «А что было?»

Она: «Они распространяли не листовки, а рукописный журнал».

Я: «Контрреволюционный?»

Она: «Нет, журнал был математический. Но согласитесь, ведь математический журнал мог перерасти в контрреволюционный».

Я: «Нет, не соглашусь. Раз у вас нет ничего против К. кроме рукописного математического журнала, вам придётся вернуть ему комсомольский билет. Так требует устав ВЛКСМ».

Она: «Вы что, не верите органам КГБ? Они сказали нам, что листовки были».

Я: «Мы верим органам КГБ, но ещё больше верим собственным глазам. Принесите листовки. Не увидев их, мы К. не исключим».

Коллегу К. мне удалось тогда отстоять. Билет ему вернули, а через год он вышел из комсомола спокойно, по возрасту, без «волчьего билета», а исключение из комсомола могло стать в те годы «волчьим билетом» на всю жизнь. Но уже через год вышел новый устав ВЛКСМ, где было записано право райкома ВЛКСМ исключать помимо первичной организации. Был ли этот пункт в новом уставе принят именно после моего разговора с первым секретарём райкома, или было много подобных случаев, и мой был лишь одним из многих, этого я не знаю. Однако совершенно ясно, что бюрократия поняла, как опасно оставлять в руках рядовых комсомольцев такое оружие, как их суверенное право решать вопрос о членстве своего товарища. А ведь только опираясь на это оружие, я мог так твёрдо говорить с райкомом. Бюрократия сумела лишить комсомольцев этого оружия, изменив устав ВЛКСМ. Так закончился мой «бой против бюрократии». Первый раунд удалось выиграть, конкретного человека удалось отстоять. Но затем был изменён устав ВЛКСМ, оружие из наших рук было выбито. Ну, а к чему все это в дальнейшем привело – это хорошо известно.

С 1960 г. я уже не работал над вычислительной техникой, но, чтобы не прерывать изложения, расскажу о дальнейшей судьбе нашей настольной вычислительной машины. В конце 1959 года у нашей группы на столе стоял уже исправно работающий макет машины, названный нами «Нева», и начались поиски завода, который бы принял машину к серийному изготовлению. Это оказалось очень не лёгким делом. Хорошо помню свой разговор с директором одного из заводов: «Нет, не возьмусь за освоение выпуска вашей машины. Она – слишком маленькая. Это – не «рапортоёмкая» продукция. Вот если бы машина была бы большая, а лучше – гигантская, тогда возможны премии и награды. А ваша машина – нет, она не «рапортоёмкая», наград не принесёт, я её не возьму».

Мы обратились к директору другого завода. Тот ответил подробнее и более обоснованно: «Я вообще не берусь никогда за освоение и выпуск новых машин. Ведь это – много работы и много риска. Ведь новая машина может «не пойти», может оказаться неудачной. Тогда мне будет нагоняй. А в лучшем случае, если машина окажется хорошей и удачной, то мне всё равно нужно затратить много труда, а что будет в результате? Мизерная премия от Министерства – и всё. Она далеко не окупит моих трудов. Теперь Вы понимаете, почему и я, и другие директора будем обеими руками отказываться от вашей машины».

Я спрашиваю директора: «А как же за рубежом? Ведь там охотно берутся за освоение и выпуск новых машин. Почему у нас всё наоборот? В чём причины?» Директор: «Причина простая. За рубежом если владелец фирмы или её исполнительный директор возьмутся за освоение новой машины и она окажется удачной, то и владелец, и директор получают огромные деньги, которые сразу переводят их в другое социальное состояние, и хватает им этих денег на много лет, а то и на всю жизнь. При таком крупном вознаграждении за освоение нового они готовы и потрудиться не жалея сил, и рискнуть. А у нас, в СССР, и труд и риск не вознаграждаются сколько-нибудь заметно, поэтому наши директора бегут от всего нового, как от чумы, и я бегу тоже».

Мне крепко запомнились эти слова; они хорошо объясняли и всё то, что происходило с новой техникой, с изобретениями в СССР, и объясняли прогрессирующее техническое отставание нашей страны, которе с годами постепенно усиливалось и привело потом к неизбежному кризису и развалу Советского Союза.

Но нам, изобретателям и разработчикам настольной машины «Нева», крупно повезло: как раз в это время в столице Литвы Вильнюсе был построен новый завод вычислительных машин, и он должен был что-то выпускать. Для нового завода освоение любой машины – и старой, и новой – было одинаково по трудности, и завод взялся за нашу «Неву», которую он скоро начал выпускать под своим фирменным названием «Вильнюс». Увидев успех завода в Вильнюсе, за выпуск машин взялся завод в г. Кирове, и он выпускал нашу «Неву» под названием «Вятка». Так что нашей группе помогло везение. Не будь его, наша машина могла остаться в чертежах. А благодаря везению (постройке в 1963 году нового, ещё не загруженного завода), наша машина начиная с 1964 года стала выпускаться сразу двумя заводами, по несколько тысяч в год. Работала она надёжно, потребители были довольны. Я всё чаще видел нашу машину в вычислительных центрах, в бухгалтериях, где она во многом облегчала труд вычислителей. От предложенного нами, разработчиками, названия «Нева» заводы отказались. Мы не возражали. Имя «Нева» нам нравилось больше, но приходилось уступить.