Записки причетника - [93]

— Вот, — проговорила мать Иосафата протяжно и несколько гнусливо: — вот от ног, вот от рук, вот от живота, вот от головы…

— Почем? — спросила поселянка с ребенком на руках, указывая на микроскопический оловянный крестик.

— Пятачок, мое сердце, — отвечала мать Иосафата: — всего пятачок. И уж как помогает-то! Просто как рукой снимет!

— Подешевле нету? — спросила тоскливо поселянка.

— С господом богом-то не торгуйся ты, грешница! — с благоговейным ужасом воскликнула путеводящая мать Мелания.

— Есть подешевле, — сказала не без укора и негодования мать Иосафата: — вот!

И, прикоснувшись к одной из многочисленных груд металлических изделий двумя своими волшебными перстами, представила три крестика, прильнувших к перстовым оконечностям.

— Ах, грешница, грешница! — шептала между тем мать Мелания.

— Почем? — спросила смущенная поселянка.

— По четыре! — с суровою непреклонностью отвечала мать Иосафата.

Поселянка мучительно задумалась.

— Ах, грешница, грешница! — повторяла мать Мелания.

— Что же, берешь, что ли? — спросила мать Иосафата с сугубейшею мрачностию.

— Беру, — ответила поселянка, меняясь в лице.

— А ты, родная, чем болеешь? — спросила мать Мелания, обратись к другой поселянке с материнскою заботливостию и участием.

— Вся больна, — отвечала поселянка.

— Ну тебе, значит, и ручку, и ножку, и сердце, и колечко… Я тебе сама выберу, родная…

— Да не на что! — проговорила поселянка.

— Выберу, выберу, родная, для тебя, — повторила мать Мелания, как бы недослышав этих тихих слов.

— С шнурочком аль без шнурочка? — спросила мать Иосафата.

— Пожалуйте с шнурочком, — ответила поселянка.

— С шнурочком-то, конечно, лучше: сейчас и наденешь на младенца. Девочка?

— Девочка.

— Постой, я ей надену. Во имя отца и сына и святого духа… как зовут-то?

— Катерина.

— Благословляется раба божия, младенец Катерина…

И, с ловкостью арабских героев, мать Иосафата единым мановением десницы закинула шнурок на тоненькую шейку больной девочки, затем протянула руку к поселянке, получила две медные монеты, тряхнула их и потребовала:

— Еще копейку!

— Да ведь четыре? — повторила поселянка.

— Четыре с грошом, — мрачно-негодующим тоном ответила мать Иосафата: — четыре с грошом, да грош за шнурочек: шнурочек свяченый, не простой… следует пятачок… Да вот у тебя пятачок и есть…

Поселянка подала пятачок.

— Сколько, мать Иосафата? — спросила путеводящая мать Мелания, уже тем временем успевшая навесить на больную шесть металлических изделий.

— Ножку тоже взяли? — спросила мать Иосафата.

— Взяли, — ответила мать Мелания.

Затем, оборотясь к поселянке, она прибавила:

— Давай, я за тебя расплачусь, родненькая. Где деньги-то? Ишь ты, чуть ведь стоишь… Давай…

Поселянка покорно, как бы машинально, исполнила требуемое.

— Пять да пять — десять! — начала считать мать Иосафата:- да семь, да три, да еще три, да две, да еще семь — сорок шесть. Вот вам сдача!

И она на оконечностях перстов представила покупающей сдачные монеты.

— Бери, бери, родненькая, не разроняй! — заботливо заметила мать Мелания. — Ишь, руки-то у тебя совсем высохли. Погодите-ка! Тебе, мое сердце, каких надо средств-то? Ведь свяченых? Или ты сама освятить попросишь?

— Свяченых, — отвечала поселянка.

— Ну, так за свяченые еще надо тебе три копеечки эти набавить.

— Да, да! — подтвердила мать Мелания. — Да! Зато ведь уж свяченые! Уж, значит, так подействуют… Как, рукой снимет!

— Что ж, вы дадите другие? — спросила недоумевающая поселянка.

— Какие другие?

— Свяченые.

— Это и есть свяченые, — холодно ответила мать Иосафата.

— Уж конечно свяченые, — прибавила мать Мелания: — уж конечно… Увидишь: как рукой снимет! Ну, пойдемте теперь вот сюда.

И, снова зацепив обеих поселянок гарпугоподобными перстами, повлекла их далее.

— Как тебя зовут-то? — спросила она.

— Ганна, — отвечала больная поселянка.

— Ганна? Так и записать тебя надо в поминанье… А тебя как зовут, родная?

— Одарка.

— А девочку Катерина?

— Катерина.

— Ну, всех и запишем. Вот сейчас и запишем за здравие…

— Мать Мелания! — раздался гнусливый голос матери Иосафаты: — мать Мелания! воротите-ка их! Грех вышел!

— Спаси, господи, и помилуй! — прошептала мать Мелания, на которую, казалось, обращенное к ней восклицание подействовало, как действует на пугливую лань звук охотничьего рога. — Спаси, господи, и помилуй! Что такое? Пойдем, пойдем, родные!

И она снова привлекла поселянок пред лицо матери Иосафаты.

Мать Иосафата с несказанными мрачностию и гнусливостию рекла:

— Пятачок фальшивый!

Мать Мелания ахнула и сотворила крестное знамение.

— И двугривенный фальшивый! — рекла с теми же невыразимыми мрачностию и гнусливостию мать Иосафата.

И с этими словами представила на оконечностях темных перстов своих обе помянутые монеты, ярко блестевшие, — те самые, которые сданы были при покупке свечей.

— Ах-ах-ах! Спаси, господи, и помилуй! Матерь божия, заступница милосердная… — горестно восклицала мать Мелания, осеняя свою утесоподобную грудь крестными знамениями. — Ах-ах-ах! Николай чудотворец, предстатель ты наш великий! И двугривенный фальшивый? Пресвятая великомученица Варвара! моли бога о нас…

— И двугривенный и пятачок фальшивые! — повторила мать Иосафата, простирая дальше персты свои с прильнувшими к их оконечностям монетами.