Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе - [19]

Вот какого рода мысли мне чаще всего приходят в голову в субботу утром, когда я собираюсь погрузить свои кости в Шевроле Тахо и отправиться в Сидорки прочищать голову от недельной информационной грязи.

Бедная моя голова! Я продал её американскому работодателю, чтобы жить более или менее достойной жизнью и уважать себя. Ведь только в этом случае я могу быть писателем, философом и мыслителем. Увы! Вышло не совсем так как я расчитывал. Конечно, я стал вполне самостоятелен в жизни. Я не живу у тёщи, не приживаюсь к порядкам в чужом доме, не выслушиваю нотаций. Я сам решаю, куда мне положить консервную открывашку, куда положить ковровую дорожку и иметь ли её вообще. Я сам решаю, что мне есть на завтрак, потому что я сам его себе готовлю на своей кухне. Мне не надо давиться ежедневными утренними сардельками, сокращающими женский труд по мому прокорму. Сам я приготовить себе в тещиной квартире ничего не мог. Кухня ревностно охранялась от моего вторжения. Преданная, педантичная тёща считала крайне неприличным, чтобы мужчина возился с горшками при наличии в доме женщин, и всё делала сама. Наташа к кухне была крайне равнодушна. Но силёнок у пожилой женщины, руки которой были скованы ревматоидным полиартритом, не хватало, и поэтому мне казалось невозможным «выкомаривать» и требовать ту еду, которую хочется мне, а не которую она в силах приготовить. Такая вот трагедь.

В Америке я наладил себе прекрасную диету, при этом требующую минимум кулинарных усилий. Я очистил правильной диетой свою кожу, суставы и позвоночник, стал выглядеть моложе и стройнее. И запачкал голову. Что ж, всё вполне закономерно. Ведь раскладов, при которых выигрывают все части тела, просто не бывает в природе.

Каким образом я испачкал голову? Сейчас объясню.

Дело в том, что работа на моей бывшей родине и работа в США отличаются друг от друга как лёд и пламень. Так же как уровень жизни и темп жизни в этих странах. В США интенсивность труда программиста (и не только его) на порядок больше, чем в союзе прошлых времён и в теперешней России. Все решения здесь принимаются быстро, документации ведётся минимум, поэтому очень многое необходимо либо самому записывать по ходу, либо хранить в памяти. Сроки на выполнение заданий даются крайне ограниченные. Взамодействие с коллегами постоянное и очень интенсивное. Вся работа выполняется командным методом, поэтому постоянно приходиться работать с коллегами — объяснять, показывать, исправлять. Самому слушать объяснения, обучаться по чужим примерам, благодарить за исправления допущенных тобой неточностей. Всё это происходит не в живую, а по большей части по корпоративной электронной почте, а также по телефону. Темп речи американцев вдвое превосходит русскую речь. Надо уметь встроиться в этот бешеный темп, в этот поток, водоворот разнородной информации, вовремя и правильно отвечать на звонки, емэйлы, ходить на разнообразые «митинги» (так здесь называют рабочие совещания). Необходимо уметь работать с огромным количеством программных инструментов, составляющих рабочую среду, и в которых собственно средства разработки исходного кода продукта занимают очень скромное место. Само умение программировать у разработчика программного продукта в софтверной корпорации составляет не более десяти процентов от совокупных знаний. Необходимо также помнить и правильно применять огромное количество корпоративных стандартов кодирования, а не писать код как тебе нравится. При нарушении любого из стандартов написанный тобой код будет немедленно отбракован лидером группы и возвращён на исправление. Исправление может быть самое пустячное: неправильная индентация, то есть отступ от края. Вставлена лишняя пустая строка. Пропущен или неправильно оформлен комментарий. На правильность работы кода это никак не влияет. Зато сильно влияет на отношение к тебе начальства и на то, прибавит ли тебе компания жалования через год или наоборот — предложит тебе поискать другую работу.

В субботу утром в моей голове совершается великий переход. Из состояния американского корпоративного программиста, озабоченного огромной кучей текущих проблем, я должен перейти в состояние русского писателя, мыслителя, философа, отца русской демократии. Блядь! Как же это мучительно больно! Мозги скрипят и клинят. Но я твёрдо знаю свой урок: я ненавижу свою бывшую родину, а значит я не могу о ней не думать. А для того чтобы о ней думать, я должен вытряхнуть из себя весь американский мусор и стать русским. Ты слышишь, сука! Это у тебя на родине я был еврей, человек второго сорта. А здесь, в Америке, я русский, и нихуя ты с этим не сделаешь, хоть удавись. Не на тебе, а на мне лежит ответственность за сохранение подлинной русской традиции и русской культуры, хотя я и еврей. Хотя я и в Америке. Да, вот такие дела братишка! Я по крови еврей, но по национальности русский. А ты… что ж, по крови ты, конечно, русский, да только по национальности ты зэк.

Итак, на мне лежит ответственность за сохранение подлинной русской традиции и русской культуры, и поэтому каждую субботу утром я должен переходить в состояние русского писателя, мыслителя, философа, отца русской демократии. И я совершаю этот великий переход вновь и вновь. Мои мучительные усилия мне во многом облегчает живая местная природа. Мексиканский залив. Сидорки. Великий могучий Атлантический океан. Жаркое пронзительное солнце. Густое тропическое небо. Деревянные рыбацкие постройки. Игрушечно-маленькие катера на чуть волнистом, живом серебряном зеркале залива. Терпкий запах солёной воды и водорослей. Ветхий деревянный пирс. Сквозь прищуренные от яркого солнца веки — размытые силуэты людей с провисшими удочками на фоне ослепительного горизонта. Чаечки-хуяечки, рыбёшки-хуёшки, пеликанчики-пиздюканчики. Чудо, прелесть, только сильная резь в глазах от ярчайшего света. Поебать! Я всё равно не надену тёмных очков. Пусть уроды ебутся в противогазе и нюхают цветы в гондоне, а я хочу ощущать природу в чистом виде. На фоне этой природы голова очищается сама собой, и переход из одного состояния в другое происходит плавно и незаметно. Впрочем, не буду забегать вперёд. Итак, суббота, утро.