Записки Полтинникова - [2]

Я тоже уважаю рабочий класс, знаю - там тоже есть всякие и в конце концов те же люди. Но нам так долго вдалбливали, что рабочий класс особый, что он преисполнен семейных доблестей, патриот - словом, ангел,- что мы глубоко поверили в это. Да, патриоты; Да, мужественно умирали. Да... но в сталинские-то времена некоторые работнички, применявшие пытки средневековья, тоже ведь были из рабочего класса? И небось наслаждались этими изысками, и небось были крайне удивлены, когда их за эти изыски поставили к стенке.

Могут, конечно, сказать, что начитался декадентских книжек. Где мне их взять? Я даже, если уж говорить откровенно, толком не знаю, что такое декадент. Читал я Л. Толстого, Бальзака, Тургенева, Горького, современных писателей. Если я в чем-либо виноват, винить тут некого.

До всего, что я описываю, до всего, что будет (чувствую!) коробить душу вашу, читатель, я дошел собственными размышлениями, во всем - если уж виноват - виноват я сам. Я встречал и проституток, которые пытались посвятить меня в тайны любви, но я знал эти тайны и без них и только удивлялся на их убогое воображение.

А может быть, писания мои происходят от моей гордости? Чем гордиться? Тем, что они делали ради меня, а я - ради них? То есть тем, что они меня любили, а я их? Да мало ли любят, мало ли свершают жертв ради любви и будут свершать? Гордиться тут нечем, тем более что иногда я оказывался ниже той любви, которой меня любили.

Перечитал я начало своей повести и все-таки не понимаю: зачем я пишу? Добро бы для заработка; эта профессия не хуже всякой другой, но никто и ничего не заработает на моих записях.

Значит, ни славы, ни денег, ни самовосхваления, ни для потомков...

И все-таки пишу?

Поразительно, вот что я вам скажу.

Конец:

Как попали ко мне эти записи?

Соседки с негодованием сообщили. Обычная квартирная склока. Собрание у баптистов его любовниц. В записках указаны их адреса, фамилии, приложены письма некоторых. Его обвинили в половых извращениях, чисто уголовное дело его сообщниц осталось недоказанным, а может быть, по нему ведется следствие. Его сослали в исправительно-трудовые лагеря.

А дальше история и обычная, и необычная. На Волге был ледоход. Правда, слабый. Но при современных самолетах нетрудно сказать, что сверху идет лед. Пароходик тащил баржу с ссыльными. Затерло. Взорвалась поблизости взрывчатка, которую надо было взорвать на двадцать километров выше. Масса случайностей, но из них-то и складываются, к сожалению, драмы нашей жизни. Уж кто-кто, а мы убедились в этом, живя нашей многотрудной жизнью.

Пароходик, желая помочь барже, защитить ее от льда, подошел ближе. Взрывной волной его ударило о баржу, и баржа начала тонуть. Ссыльные по льду поползли на пароход. Кто-то упал в воду, стал тонуть: едва ли не женщина, которая - выходит, в последний раз - понравилась нашему автору, одна из его бывших; арестованная по его записям, она стала тонуть, автор бросился ее спасать. Спасти-то ее он спас, но сам, попав между льдом, не смог схватить брошенный ему матросом багор и пошел ко дну. Тело его нашли среди нескольких других утопших.

Мне попал список. От А. Н., имя которой и адрес он не захотел назвать на следствии. Она принесла список ко мне. Зачем? Значит, он делал-таки списки? Любопытно. Я ее спросил:

- Зачем? Это же нельзя напечатать.

- Сегодня нельзя, завтра можно,- ответила она.- Вы авось доживете.

Она была молода и красива, в сто раз красивее меня и в два раза моложе: ей было около тридцати.

- А почему вам не дожить?

Она промолчала.

- Скажите, это хотя и нескромно, но вы не сами раскрыли загадочные буквы, и я знаю, что здесь написано,- это о вас, правда?

- Правда,- ответила она, прямо глядя мне в глаза.- Правда. Поэтому-то я и пришла во второй раз.

- То есть...

- То есть, я надеюсь, вы их сохраните, а мне не удастся.

- Вы же в два раза моложе меня.

- Мало ли что!

- Вы больны?

- Нисколько. То есть я больна любовью к нему. И умру от этой любви.

- Вы верите в бессмертие?

- То есть то, что мы там, в зазеркальном мире, сойдемся снова? Нет! Мне без него скучно.

- Он был бунтарь?

- Нисколько. Да и надоели мне все эти бунтари.

- Эпикуреец?

- Наслаждение было для него мучительно. Он ненавидел меня в эти минуты и поэтому бежал к другой.

- Вам нравилось, что он каялся?

- И это нет. Мне нравилось, что он есть. И все. Прощайте.

Недели две спустя один мой знакомый, видевший меня (я пошел ее проводить, полный необъяснимого беспокойства) вместе с ней, сказал, что он узнал - моя знакомая повесилась.

А вы говорите, что мало странных людей на свете.

Они не переведутся.