Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879 - [95]

16-го марта совершена была заупокойная обедня соборне, за которой последовало и отпевание. С самого раннего утра парод всевозможных званий и возрастов толпился около церкви, в ожидании похорон. По окончании отпевания, гроб вынесли из церкви и также (как накануне) не поставили на дроги, а на руках донесли вплоть до Смоленского кладбища[61]. Многие тогда сожалели, что не были приготовлены носилки и потому самый гроб трудно было видеть в толпе народной массы: он то поднимался к верху, то снова тонул в волнах безмолвных, уносивших эту печальную ладью к тихому пристанищу вечного упокоения. На гробу лежал лавровый венок, вполне заслуженный честным артистом тридцатитрехлетним служением своему искусству. До самого кладбища, по обеим сторонам линий Васильевского острова, по которым следовала похоронная процессия, стояла необозримая толпа народа. Не смотря на зимнюю еще пору, во многих домах были открыты балконы, наполненные любопытными зрителями. Ни одному из прежних петербургских артистов, до того времени, не было оказано такого народного почета, такого искреннего сожаления об его утрате. Эта непритворная грусть ясно выразилась тем безмолвием и торжественной тишиной, которая не нарушалась в продолжении всего скорбного пути.

На этих похоронах не требовалось никаких полицейских распоряжений для соблюдения порядка, потому что он сам собою нигде не был нарушен: тут не было эксцентричных возгласов: «шляпы долой!» и тому подобного.

По прибытии на кладбище и по совершении духовенством обычного обряда, гроб был опущен в могилу… Но когда появились могильщики с заступами, многие закричали: «ступайте прочь! не надо заступов, — мы это сделаем своими руками», и в несколько минут могила не только была вплоть засыпана землею, но над нею образовался высокий курган, потому что большая часть присутствовавших долгом себе поставила бросить горсть земли в могилу усопшего, а их было несколько тысяч…

* * *

Дней через шесть после похорон моего брата, я пошел навестить мою невестку и тут, на углу Большой Морской, встретил покойного Государя, возвращавшегося из дворца великой княгини Марии Николаевны. Я, сняв шляпу, поклонился ему, и он, подойдя ко мне, сказал:

— Здравствуй… Какое у вас несчастье! Как мне жаль твоего брата! Расскажи, как это случилось?

Я в коротких словах передал ему о причине болезни и о прочем. Когда я кончил, он сказал:

— Жаль, душевно жаль!. Скорблю о нем не только как о прекрасном артисте, но и как о человеке… Это невозвратимая потеря для искусства.

Мои слезы были ответом на эти великодушные слова обожаемого мною Государя!..

Так отнесся Государь к смерти честного артиста… О сочувствии всей столицы я уже рассказал. Не безучастна к смерти брата была и печать: несколько некрологов и стихотворений на его кончину было напечатано в газетах. Припоминаю отрывок из стихотворения В. Г. Бенедиктова:

Изнемогает… пал: так ломит кедр гроза!

Он пал! С его чела вам смотрит смерть в глаза!

Спускают занавес. Как бурные порывы,

Летят со всех сторон и крики и призывы:

«Его! его! Пусть нам он явится! Сюда!!»

Нет, люди: занавес спустился навсегда!

Кулисы вечности задвинулись. Не выйдет!

На этой сцене мир его уж не увидит!

Нет! Смерть, которую так верно он не раз

Во всем могуществе изображал для вас,

Соделала его в единый миг случайный

Адептом выспренним своей последней тайны.

Прости, собрат-артист! Прости, сочеловек!

С благоговением наш просвещенный век

На твой взирает прах признательности оком,

И мыслит: ты служил на поприще высоком,

Трудился, изучал язык живых страстей,

Чтоб нам изображать природу и людей

И возбуждать в сердцах возвышенные чувства!

Ты жег свой фимиам на алтаре искусства

И путь свой проходил, при кликах торжества,

Земли родимой в честь, во славу Божества!

* * *

Вероятно, многие из петербургских жителей и теперь еще помнят, как, вскоре после похорон моего брата, ходили по городу нелепые слухи: что он, будучи в летаргии, похоронен живой, что, якобы, когда вскрыли его могилу для постановки памятника, то увидели крышу сдвинутою, а труп в гробу оказался перевернутым на бок! Разумеется, ничего этого не было и быть не могло, потому, во-первых, что его хоронили на четвертые сутки, когда на теле его уже оказались явные признаки тления; а во-вторых, когда назначено было приступить к работе, то зять моего брата (В. Е. фон-дер-Пален) без себя не велел вскрывать могилы, и в его присутствии она была разрыта, потом сняты доски, покрывавшие каменный ящик, в котором помещался гроб, и гроб был, конечно, цел и невредим…

Но откуда досужие пустомели выкопали такую нелепицу? Кто сочинил эту романическую легенду? Хотя людская молва часто из мухи делает слона, но должна быть какая нибудь муха. Не пригрезилось же это кому нибудь во сне?..

По прошествии некоторого времени, просто из любопытства, я стал доискиваться, не удастся ли мне поймать где ни будь эту могильную муху и, действительно, мне наконец удалось найти, если не муху, так человека, который был «с мухой», в день похорон моего брата; от него-то и разнеслась эта нелепость. Вот, что я узнал от одного из бывших тогда кладбищенских сторожей. Когда все уже почти удалились с кладбища, то некоторые из особенно страстных поклонников моего брата оставались там помянуть его до глубоких сумерек; это были люди купеческого звания; между ними первенствовал купец Николай Герасимович Дмитриев, торговавший тогда в Милютиных лавках под №9, куда зачастую покойный брат мой заходил есть устрицы. Этот Дмитриев привез с собою полную корзину закусок и чуть ли не целый ящик вина.