Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов - [24]

30/X-41

Пишу в ташкентском поезде. 28^го был день очень сильных бомбардировок советской столицы. Четыре раза была воздушная тревога (два раза днем, два ― ночью). Днем, без всякой тревоги, были сброшены две бомбы: одна попала на площадь Свердлова, около Большого театра, в фасаде которого она образовала большую брешь. Были жертвы. Вторая бомба упала в самую середину улицы Горького, около телеграфа и диетического магазина, было много жертв. Разбитые стекла, окна вылетели к чорту. Я как раз был в этом районе, но, к счастью, не пострадал. Это оказались разрывные бомбы. После бомбардировки на улице Горького было черно от народа ― любопытствующих и жаждущих зрелища людей. Вызвали военных и милицию… Произвело сильное впечатление и многих напугало то, что эти две бомбы упали до того, как дали тревогу. И все это в ослепительно хорошую погоду: ясную, прозрачную, с голубым небом и облачками, как у Ватто… Ночью светила луна, и бомбардировка была сильная. Здорово досталось Мерзляковскому. Все стекла нашего дома, или почти все, разбились, кроме наших. Тревога длилась долго: 8 часов. Я спустился в бомбоубежище, так как здорово пердело вокруг; но, устав и утомившись от неудобного положения, я через два часа вернулся наверх к себе и просто лег спать. 29^го, в исключительно хорошую погоду и пока я разговаривал с моим кузеном Котом, вдруг мне позвонили из Союза писателей, спрашивая, хочу ли я в тот же день ехать в пульмановском вагоне. «Еще бы, конечно», ― ответил я, наскоро собрался и явился на Курский вокзал в 2.30, как было велено. Всего явилось 35 человек, в их числе Кочетков с женой и старушкой. Поезд ушел только в полночь; смогли в него войти только в 10.30; как и следовало ожидать, тревогу объявили в тот момент, когда мы сбросили весь багаж на перрон (около 7 ч.). Все ушли в ближайшее бомбоубежище; остались смотреть за багажом я и молодой, очень симпатичный парень, который провожал мать. Все время тревоги над нашей головой сверкали перекрестные лучи прожекторов, все время разрывались бомбы. Противовоздушная оборона и пулеметы, устроенные на крышах домов, трещали с невероятным шумом. В очень холодном воздухе летали опасные осколки разрывающихся бомб. Немцы бомбили основательно, это чувствовалось во всем районе вокзала. Сейчас мы находимся в каких-нибудь 120 км от Москвы, мы еще не выехали из опасной зоны. Здесь есть знакомый Кочеткова, Державин. В сущности, мы пока точно не знаем, куда поедем. Может быть, Кочетков поедет в Алма-Ату, где у него есть возможность хорошей зарплаты. Но еще рано говорить о «будущем в Азии», мы пока туда не добрались. Нас еще тысячу раз могут разбомбить и т. д., и т. д. Поезд идет медленно: «Тише едешь, дальше будешь» (итал.). Действительно ли? Сейчас об этом говорить не время. Шикарно, что я взял с собой «Богатые кварталы», Корнеля, Расина, Есенина, Дос Пассоса, Ахматову, Жида («Подземелья Ватикана»), «Базельские колокола» по-русски. Но мы, кстати, вовсе не в пульмановских вагонах; жрать немного и пить тоже: чтобы вымыться, это длинная история, так как в вагоне нет воды. На каждой станции выбегаешь за кипятком. Допотопно! Зато я очень хорошо устроил себе спанье. Я взял с собой только теплое пальто, а из обуви у меня только мои полуботинки… Итак, 28^го, в полночь, с Курского вокзала я выехал в направлении Ташкента (Узбекистан). «Что выйдет из этого отъезда», вы узнаете (как в фельетонах) в следующем номере…

31/X-41

Продолжаю летопись нашего путешествия. Вчера в 5 часов приехали на ст. Михайлов, из которой не выезжаем уже 17 часов. Стоим на станции. В поезде 10 вагонов: 8 вагонов ― международных ― содержат также эвакуирующихся в Ташкент профессоров Академии наук, научработников ВКВШ ― все очкастая, vénérable[114] интеллигенция с тюками. 9^й вагон ― Союз писателей; 10^й ― НКПС. Мы пропускаем вперед какие-то воинские эшелоны с солдатами, автомашинами. Сколько еще мы простоим таким манером ― неизвестно. Все утро таскали ведра воды, которые выливались через крышу; таким образом удалось вымыться. По общему признанию, я ― самый элегантный человек состава. По списку получили хлеб (черный) на весь вагон. Хорошо. Итак, застряли. По крайней мере, хорошо, что вымылся и вычистил зубы, ― неизвестно, когда придется вновь произвести эту двоякую операцию. Державин напился, и вчера произошел инцидент с Макаровым ― молодым критиком. Державин объявил презрение Макарову как беглецу ― мол, «должен был остаться в Москве и крутить ручку пулемета» ― в пьяном виде, впрочем. Конечно, мы теперь отрезаны от Москвы и не знаем о ней ничего. Еще хорошо, что пока не разбомбили состава. Читаю «Les caves du Vatican» и «Фантастические новеллы» А. Грина. Вообще-то говоря, читать есть что. Итак, мы в Михайлове сидим, пропуская воинские эшелоны. Старушка Меркурьева кряхтит, кашляет, умирает. Боюсь, что она умрет в дороге. Отчего ее взяли Кочетковы? Пока я одолжил читать из моих книг: «Les Beaux Quartiers» ― Александру Кочеткову, «Рассказы и фельетоны» Ильфа и Петрова ― старушке, «Базельские колокола» ― коменданту нашего вагона Лапину. Все страшно хотят поскорее выехать из опасной зоны ― а тут, как на грех, застряли. По списку получу полбуханки хлеба. Лапин носится со списком. Я удовлетворен вполне тем, что не бомбят, что есть «шамовка», что вымылся и нахожусь в относительном комфорте и имею возможность читать и писать. И то хлеб (полбуханки).